Мы выходим из моря

Наверху меня встретили взволнованные крики с находящейся в пятидесяти метрах «Ксарифы». Капитан бежал вдоль борта, и я немедленно оглянулся, ища Джимми. Его нигде не было видно, ни на поверхности, ни под водой. Глубоко внизу лежало далекое серое дно, и я нигде не видел кабеля, конец которого он только что держал. Я окликнул лодку, стоявшую вблизи на якоре, и так испугался, что нырнул без мундштука. Вода попала в него. Я быстро снова поднялся на поверхность и взял его в рот. Трубка была наполовину заполнена водой, но ведь дело могли решать секунды.

Я помчался вниз, пытаясь проглотить воду из трубки. Куда ни глянь, ничего не было видно. Я почти не мог больше дышать, когда увидел за одним из кустов легкое облако мути. Быстро, как только мог, я поплыл туда. За кустом неподвижно лежал на спине Джимми. Дыхательной трубки во рту у него не было.

Каким-то образом мне удалось доставить его наверх. Только на поверхности, позвав на помощь и почувствовав, что его тяжесть снова потянула меня вниз, увидел, что его манометр показывал еще сорок атмосфер. Мне удалось закрыть кран у мундштука и надуть дыхательный мешок. Голову Джимми я удерживал над поверхностью. Тем временем приблизился капитан со второй лодкой, и мы вытащили безжизненное тело из воды. Доктор Зоммер и голландский врач немедленно начали попытки возвращения его к жизни.

В течение пяти часов испробовали все средства, но смерть уже наступила. Несчастный случай казался необъяснимым.

Вряд ли это было запоздалое действие кислородного отравления; оставалось предположить, что Джимми, много раз снимавший и надевавший прибор, в конце концов решил, что дыхательный мешок опорожнен, что, однако, не соответствовало действительности. При съемках он предпочитал короткое, неглубокое дыхание, поэтому он удалил со своего прибора половину грузов, уравновешивавших подъемную силу; теперь в мешке оставалось небольшое количество газа. При записи микрофоном он, по-видимому, пустил очень немного кислорода, чтобы возможно больше увеличить свой вес. Все эти обстоятельства могли повести к тому, что в конце концов в мешке оставался один азот. Но дыхательные движения человека регулируются не недостатком кислорода, а содержанием углекислоты в крови, а потому ныряльщик не замечает, что дышит одним азотом. Ведь выделяющаяся углекислота поглощается химикатами. Тогда наступает особенно опасная кессонная болезнь, ведущая к быстрым разрушениям в мозгу и к смерти.

Можно противодействовать этой опасности, наступающей, правда, только при чрезвычайных обстоятельствах, заменив ручной кран автоматическим распределяющим вентилем. Тогда кислорода поступает достаточно. Конечно, при этом могут снова возникнуть опасности, связанные с автоматическими приспособлениями. Кроме того, дозировка никогда не бывает совершенно точной, потому что потребление кислорода зависит от глубины, на которой находишься, и от выполняемой работы. Кислородный прибор имеет перед приборами со сжатым воздухом то преимущество, что при тошноте можно простым нажатием кнопки надуть мешок за спиной и таким образом без усилий подняться на поверхность. Если Ходжес не сделал этого, следовательно, он не был в полном сознании у поверхности.

На маленьком кладбище в Бонайре мы отдали нашему товарищу последний долг. Мы все еще не могли постичь, как мог этот прекрасный и опытный ныряльщик погибнуть при таком неопасном спуске. Вспоминали его спокойную уверенность, юмор и видели его перед собой в те многие радостные часы, что мы пережили вместе за это путешествие. Море, которое он так любил, в высшей степени несправедливо и внезапно забрало его жизнь. Если бы тогда я оглянулся немного позже, когда он уже тонул, еще можно был бы прийти ему на помощь.

Работа ждала нас, пришлось снова приняться за нее. В пасхальный вторник, взяв себя в руки, снова поехали к месту несчастья; менее чем в ста метрах от него во время моей первой экспедиции произошел несчастный случай с Альфредом фон Вурцианом. Микрофон, кабель от которого мы впопыхах перерезали, лежал еще где-то на дне. Достать его казалось лучшим средством перебороть нервное потрясение.

Вода была мутная, и, вероятно, редко в ней плавали более нервные ныряльщики, чем мы. Но мы превозмогли шок.

Зоммер, Эйбль, Шеер, Гиршель, Лотта и я — все вместе освободили кабель из кораллов и подняли микрофон. На следующее утро снова началась нормальная водолазная работа.

В течение трудной недели мы так много сделали, что «Ксарифа» могла отправиться на родину. Нам с Лоттой хотелось еще поснимать рыб, и мы остались в Кюрасао. Но батареи киноаппаратов уже выдыхались, лодки не было; не хватало нашего доброго Ксенофона. Да и нервы были так натянуты, что удались только отдельные снимки. Состояние было такое же, как при окончании экспедиции в Красном море. Наконец, передали экспедитору все снаряжение, распорядились выслать его морем и полетели через Нью-Йорк назад в Европу.