Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Она рассказала об этом сне своему другу Жану, а спустя пару дней Жан позвонил ей и сказал: «Я не нахожу себе места с тех самых пор, как ты рассказала мне свой сон. Я хочу, чтобы ты поехала к моей жене в Найроби, потому что чувствую, что все мы на этой неделе погибнем».

Одетта с радостью восприняла идею убраться из Кигали. Она пообещала Жану, что будет готова выехать 15 апреля, в тот день, когда заканчивался ее контракт с Корпусом Мира. Как ей помнится, она сказала ему: «Я тоже от этого устала».

Похожие разговоры шли по всему Кигали. Почти все руандийцы, с которыми я разговаривал, описывали последние недели марта как время зловещих предчувствий, но никто не мог точно сказать, что именно изменилось. Были обычные убийства оппозиционных лидеров тутси и хуту, обычное разочарование неспособностью Хабьяриманы выполнять мирные договоренности — «политический клинч», который, как предостерегал Генерального секретаря ООН в середине марта бельгийский министр иностранных дел Уилли Клас, «может привести к неукротимой вспышке насилия». Но руандийцы помнят и еще кое-что — первые ростки.

— Мы, вся страна, чувствовали что-то плохое, — рассказывал мне Поль Русесабагина, директор «Отель де Дипломат» в Кигали. — Все понимали, что где-то что-то не так. Но не могли понять, что именно.

Поль был самостоятельно мыслящим хуту, критиком режима Хабьяриманы; он описывал себя как «вечного оппозиционера». В январе 1994 г., после того как на него напали в его собственной машине, Поль на некоторое время перебрался жить в гостиницу, а потом уехал в отпуск в Европу вместе с женой и годовалым сыном. Рассказывая мне, что они вернулись в Кигали 30 марта, он рассмеялся, и лицо его отразило крайнее изумление, словно он сам себе не верил.

— Я должен был вернуться к работе, — пояснил он. — Но чувствовалось, что что-то не так.

Бонавентура Ньибизи говорил мне, что часто задумывается, почему не уехал из Руанды в те дни.

— Пожалуй, главной причиной была моя мать, — рассказывал он. — Она старела, и мне, наверное, казалось, что ей будет трудно сняться с места и ехать в неизвестность. И еще мы надеялись, что положение выправится. Кроме того, чуть ли не с рождения, с тех пор как мне исполнилось 4–5 лет, я видел, как людей убивают. Это случалось каждые несколько лет — в 64, 66, 67, 75‑м. Так что, наверное, я говорил себе: ничего страшного не будет. Ага, как же! Конечно, я понимал, что все будет серьезно.

2 апреля, примерно через неделю после того, как Одетте приснился тот разрушительный сон, Бонавентура поехал в Гитараму навестить мать. На пути домой он остановился в придорожном баре, совладельцем которого был Фродуальд Карамира, его бывший друг-сокамерник, превратившийся в лидера хуту. Бонавентура взял себе пива и долго беседовал с барменом о том, как изменился Карамира и к чему идет страна. Бармен сказал Бонавентуре, что Карамира твердит всем, что надо быть сторонниками «Власти хуту» и Хабьяриманы и что потом они от Хабьяриманы избавятся.

— Я спросил его, зачем так делать, — вспоминал Бонавентура. — Я сказал: «Вы же даете такую власть Хабьяримане, как же вы надеетесь от него избавиться?» — Бонавентура рассмеялся и добавил: — Он не захотел мне ответить.

А Хассан Нгезе рассказывал об этом всем, кто был готов купить его газету. Мартовский номер «Кангуры» вышел под «шапкой»: «ХАБЬЯРИМАНА УМРЕТ В МАРТЕ». Сопровождавшая заголовок карикатура изображала президента как «тутсилюба» и сообщника РПФ, а статья поясняла, что «его убьет не тутси», а «хуту, купленный тараканами». «Кангура» излагала сценарий, поразительно похожий на план, который описывал информатор Даллера: убийство президента происходит «во время массового празднества» или «во время встречи с лидерами-однопартийцами». Статья начиналась словами: «Не происходит ничего такого, чего мы не предсказывали», а заканчивалась таю «Никто не ценит жизнь Хабьяриманы сильнее, чем он сам. Важно рассказать ему, как он будет убит».

Глава 9