Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

ДАВАЙТЕ ПРИКИНЕМ: 800 ТЫСЯЧ УБИТЫХ ЗА СТО ДНЕЙ. ЭТО ЗНАЧИТ 333,3 УБИЙСТВА В ЧАС, ИЛИ 5,5 ОБОРВАННЫХ ЖИЗНЕЙ КАЖДУЮ МИНУТУ. Учтите также, что большая часть этих убийств произошла за первые три или четыре недели, и прибавьте к общему числу смертей несчетные легионы тех, кто был искалечен, но не умер от ран, а также систематические и серийные изнасилования женщин-тутси — и тогда вы сможете понять, что это значило, что «Отель де Миль Коллин» был единственным местом в Руанде, где целая тысяча людей, которым полагалось быть убитыми, собралась в тесном кругу? — и, как очень спокойно сказал Поль: «Никто не был убит. Никого не забрали. Никого не избили».

Вниз по холму от отеля, в потайном закутке Бонавентуры у церкви Святого Семейства, был радиоприемник, и, слушая СРТТ, он знал, как успешно шли убийства. Он слышал будничные рекомендации радиоведущих не оставлять ни одну могилу не заполненной доверху и более настойчивые призывы направить людей в то или иное место, где требовались дополнительные руки, чтобы закончить ту или иную «работу». Он слышал речи могущественных представителей правительства «Власти хуту», которые ездили по стране, призывая людей удвоить свои усилия. И гадал, скоро ли волна медленного, но неуклонного истребления беженцев в церкви, где он скрывался, дойдет и до него. 29 апреля СРТТ объявило, что 5 мая будет днем «чистки» с целью окончательного истребления всех тутси в Кигали.

Джеймс Орбински, канадский врач-терапевт, который был одним из полутора десятков сотрудников международных гуманитарных миссий, еще не уехавших из Кигали, описывал город как «буквально ничейную полосу». Он говорил: «Ветер был единственным живым существом, если не считать блокпостов, а блокпосты были повсюду. Интерахамве были чудовищны — кровожадные, перепившиеся, — и они то и дело пускались в пляс на блокпостах. Люди несли родственников в больницы и сиротские приюты. У них уходили не одни сутки на то, чтобы преодолеть две-три мили».

Даже если удавалось добраться до больницы, это ничуть не гарантировало безопасность. Когда Орбински приехал в больницу, где работали когда-то Одетта и Жан-Батист, он обнаружил, что она завалена мертвыми телами. Он отправился в сиротский приют, надеясь эвакуировать оттуда детей, и встретил там руандийского офицера, который сказал ему: «Эти люди — военнопленные, с моей точки зрения, они — насекомые, и их будут давить, как насекомых».

К концу апреля город был разделен надвое вдоль пересекавшей его главной долины: восточную часть, где жил Орбински, контролировал РПФ, а западная часть была под контролем правительства. МООНПР и горстка спасателей вроде Орбински каждый день по несколько часов тратили на переговоры, пытаясь договориться об обмене пленниками, беженцами и ранеными через линию фронта. Эффективность этих переговоров была крайне ограниченной.

— Я каждый день приезжал в церковь Святого Семейства, привозил медикаменты, составлял списки, — рассказывал мне Орбински. — Возвращаюсь на следующий день — еще двадцать человек убиты, сорок человек убиты…

Когда Поль вспоминал, как использовал свой телефон в «Миль Коллин», чтобы привлечь международное внимание к бедственному положению своих гостей, он сказал:

— Но, знаете, в церкви Святого Семейства тоже была рабочая телефонная линия, а этот священник, отец Венцеслас, ни разу ею не воспользовался. Подумать только!

Действительно, телефон в церкви работал. Даже Бонавентура Ньибизи в своем укрытии знал об этом, и однажды в середине мая ему удалось потихоньку прокрасться в церковь и добраться до него.

— Я позвонил в Вашингтон — в миссию USAID, — рассказывал он мне. — Они сказали: «Вы же знаете, какова ситуация. Как только вам представится шанс уйти оттуда, свяжитесь с ближайшей миссией».

Едва ли это можно назвать обнадеживающей вестью; но для Бонавентуры уже то, что ему удалось позвонить, что другие люди узнали о том, что он жив и где находится, было утешением.

Почему отец Венцеслас не поступил так же? Почему другие люди не поступали так, как Поль?

— Это загадка, — ответил мне Поль. — Любой мог бы это сделать. Однако, например, сам Венцеслас ходил с пистолетом, хоть он и священник. Не могу сказать, что он кого-то убил. Я ни разу не видел, чтобы он кого-то убивал. Но я видел его с пистолетом. Однажды он пришел ко мне в номер. Он говорил о том, что происходит в стране, как людей из церкви Святого Семейства — из его храма! — расстреливают солдаты в бронированных машинах. Он говорил, что ставит им выпивку, потому что они убивают людей. Я сказал ему: «Мистер, я с этим не согласен». А моя жена спросила: «Вы священник, почему же, вместо того чтобы носить с собой Библию, вы носите пистолет? Почему бы вам не отложить этот пистолет и не взять в руки Библию? Священника не должны видеть в голубых джинсах, футболке и с пистолетом».