Мы вышли покурить на 17 лет…

Из высотного окна Шольца открывалась замечательная панорама. Город напоминал добросовестный музейный макет — со спичечными домами, с трамвайными путями и электропроводами. Глядя на башню Александерплатц, я понял, что она вовсе не чупа-чупс, а пронзенный спицей мяч для гольфа.

В теплое закатное небо точно подбросили марганцовки, оно истекало химическим багрянцем. Где-то на дне, чуть повыше картонных деревьев кувыркались крошечные летучие мыши, похожие на крупицы.

— Это не Симург, — сказал Шольц. — И не внутреннее «Я». Это гашиш с тобой говорил. Просто ты ему не понравился, и он тебя пугал…

Я соглашался. В конце концов, Шольц имел полное право изображать из себя дона Хуана.

— Кстати… Я не стал бы называть это «трипом». Собственно, «трипа» у тебя и не было…

— А что же?

— Так… — Он улыбнулся. — Обычная «шуга»…

Спустя час я засобирался домой. Велосипед, который я оставил непристегнутым у подъезда, оказался на месте — чудесным образом его не тронули вездесущие турецкие тати.

Монотонное вращение педалей оживило поэтическую железу. Помню, в дороге родилось четверостишие, перепев раннего Высоцкого:

Мой первый трип был мексиканский гриб,
Второй мой трип — печение с гашишем.
Ребята, напишите мне письмо!
— Не бзди, братуха, завтра же напишем!..

Рафаэль

Выходец из Средней Азии, Рафаэль Назиров находится в плацкартном вагоне поезда № 19 Москва-Харьков. Сам Рафаэль применительно к себе не пользуется словом «выходец». Ему запомнилось красивое название «уроженец»: в нем ветер водит смычком по проводам и шумят медленные пески — только не вспомогательный стройматериал, а бесконечное вещество необозримых пустынных пространств.

За вечерними окнами вагона — сизая октябрьская темень. По коридору движется сумрак, состоящий из топчущихся, нагруженных поклажей теней. «Шу-шу-шу» стелется по вагону. Рафаэль плохо понимает вот такой торопливый чужой язык. Люди, которым тяжело и тесно, не говорят, а сорят из лопнувшего пакета сыпучим продуктом: крупой или макаронами.

Воздух пахнет теплой ржавой водой, окалиной и смолой. Запах густой, вчерашний, словно степы поезда освежили специальной железнодорожной краской.

Последний год Рафаэль мало пользовался речью. То в одиночестве работал на объекте, то не было ни одного земляка. Раньше он думал на родном диалекте и чуть-чуть русскими словами, по с каких-то пор зрение потеснило ум. Рафаэль просто смотрит на человека, предмет и тем самым его думает. В остальных случаях в голове Рафаэля колышется рябь образов, лишенных словарного скелета.

Рафаэлю тридцать семь лет, он — плиточник. Избыточность и одинаковость труда превратила профессию в энтомологию: жук-штукатур, жук-маляр. Чем, кроме как безусловными инстинктами, объяснить механическую каждодневную физиологию ремесла, которое не приносит ни прибыли, ни удовольствия?

Вещей у Рафаэля — складной зонтик, мобильный телефон и барсетка из черного кожзаменителя, в ней паспорт, шариковая ручка, расческа, зубная щетка, скрученный в ракушку тюбик зубной пасты. Деньги он везет в кармане: семь тысяч рублей.

В Харькове Рафаэль пробудет до вечера в зале ожидания — выпьет три стакана чаю, поест булок с повидлом, а потом сядет на московский поезд.

Рафаэль затеял всю эту одиссею из-за миграционной карты. Старая потерялась, но даже если бы и нашлась вдруг, то все равно была бы просрочена. На последнем месте Рафаэль провел безвылазно четыре месяца. Никак не отлучиться, да еще сроки поджимали — будто над душой стоял строгий бородатый, похожий на джинна надзиратель Джемаль и сжимал в кулаках белые сроки, похожие на очищенные от фольги плавленые сырки…

Рафаэль предупрежден, что без миграционной карты пересечь границу будет непросто. Но откуда-то взялась бархатная уверенность, что все обойдется — такая ласковая ткань надежды прильнула к груди Рафаэля.

Поутру выбритый, опрятный, совершенно не смуглый, — Рафаэлю почему-то кажется, что он не смуглый, а русский (и как только они догадываются, что Рафаэль уроженец? Непостижимо. Не на лбу же у него написано…), он на разборчивом языке скажет приветливой девушке в форме пограничника: — Утречко доброе… Вот он мой, узбекистон республикаси, фукаро паспорта, — и протянет зеленый, точно сорванный с фикуса паспорт…

Фукаро паспорта — это шутка. Как в детской песенке из мультика: — Круг света восемьдесят дней — паспорта! Чтоб стать супругом блинь-ди-лим — паспорти! Нам мистер Икс решил вредить…

Лет тридцать назад, совсем еще маленьким, Рафаэль смотрел этот «Круг Света» в телевизоре. Черно-белый экран, словно заевший тетрис, ронял одну и ту же бесконечную полосу. События позабылись, но веселый мотив засел. А рядом с ним остался беспричинный клок ваты на столе, рыжие половинки абрикоса, и еще теплым шелковым сквозняком мазнуло по шее из открытого окна. Память виновата, Рафаэль быстро взрослел, она торопилась и без разбору валила в одну коробку — звуки, предметы, ощущения…