Мы здесь живем. Том 2

И вот тут-то госбезопасность просчиталась. Окружение Якира в морально-нравственном отношении оказалось гораздо выше его самого. Они подчинялись Якиру и считали его авторитетом только до тех пор, пока считали, что он отвечает их идеалу руководителя. Но, как только просочились сведения, что Якир дает показания под следствием, все они его осудили, а многие просто от него отвернулись и устыдились за него. Когда начались вызовы на очные ставки с Якиром людей, которых он называл, эти люди не только не подтверждали его показаний, но и старались пристыдить и как-то воздействовать на самого Петра. Якир же с большим старанием затягивал людей в «дело», и когда очередной свидетель отказывался подтверждать его показания, он устраивал истерики. Пытался и в камере давать указания людям, как надо себя вести и какие давать показания. И это в присутствии следователей! Особенно доставалось его дочери Ирине. О том, что этот человек в своем падении не знал никаких границ, говорит хотя бы такой факт, что он много раз настаивал на встречах с Ириной, а на этих встречах требовал от нее показаний, угодных следователям, и устраивал истерики по поводу ее отказа принять участие в этом позорном деле. И он это делал, зная, что дочь находится на последнем месяце беременности.

Подобным же образом вел себя и Красин.

Уже в ходе следствия для ГБ стало ясно, что никто не намерен подчиняться и даже считаться с мнением этих «руководителей». Следователи и те, кто командовал арестом и дальнейшим ходом процесса, мерили все по своим меркам. Они оказались жертвами собственной идеологии: ведь коммунисты возвели покорность руководству и дисциплинированность рядовых членов в ранг высокой сознательности. Они себе и представить не могут, что люди могут жить и заниматься делами, никому не подчиняясь и не нуждаясь в руководящих указаниях и инструкциях на все случаи жизни. Они считали, что уж если Якир с Красиным сломлены и готовы дать любые показания, то с остальными справиться будет легче.

Уместно будет сказать, что тем, кто хорошо знал Якира и обстановку вокруг него, было давно ясно: на следствии он не выдержит и будет «течь». Такого мнения были и те, кто составлял круг Якира. Но к моменту ареста еще немало было и таких, которые готовы были молиться на Якира и смотрели на него как на пример для подражания. На этих людей поведение Якира на следствии подействовало очень сильно, и им долго не верилось в реальность происшедшего. Так, например, Дремлюга, которого привезли в Москву из якутского лагеря для дачи показаний по делу Якира и Красина, отказался давать какие-либо показания, а потом был поражен, когда, вернувшись в Якутию, прочитал в центральных газетах сообщение о проходящем процессе. Он не мог поверить, что его кумир так низко пал.

Среди знавших Якира и Красина или слышавших про них были разные мнения об их поведении. Я очень хорошо помню одну встречу на квартире Якира на Автозаводской в Москве. Собралось очень много народу по поводу, кажется, дня рождения кого-то из членов семьи Якиров-Кимов. Конечно, все разговоры шли вокруг Петра и Виктора. Они еще были под следствием, но об их поведении уже всем было известно, многих из присутствующих вызывали в ГБ на допросы в качестве свидетелей по их делу, некоторые даже имели с ними очные ставки. Среди различных высказываний по этому тогда жгучему вопросу мне запомнились две точки зрения. Одну высказал (и был поддержан многими присутствующими) Юлик Ким. Он говорил, что «мы не можем их судить хотя бы потому, что сами не были там». Среди присутствующих было несколько человек, которые, говоря словами Юлика, «там» побывали. Я не знаю, что почувствовали другие, услышав такое, скажу про себя. С одной стороны, я как бы получал право судить. С другой же стороны, язык не поворачивался, глядя на вымотавшихся Ирину и Валю, сказать осуждающие слова в адрес их отца и мужа. Такое мнение я в свое время довольно часто слышал от нашего друга Якобсона и не раз спорил с ним на эту тему. В данном же случае мне было неприятно вообще что-либо говорить о Якире. Это все равно, что говорить плохо о покойнике в присутствии его близких в день похорон. Говорить хорошее тоже не считал нужным. Но я не смог оставить без ответа и сказанное Юликом. Да и чувствовал я, как присутствующие — кто откровенно, а кто исподтишка — ждут ответа от бывших зэков. Я знал, что промолчать — значит поддержать точку зрения Юлика. Я с надеждой ждал, что авось кто-нибудь и без меня выскажется на эту тему. Не дождался и с неохотой сказал, обращаясь только к Юлику, что он не прав, что там, как и здесь, люди бывают всякие, что право на суд имеют все — и бывшие, и не бывшие.