Мы здесь живем. Том 2

Не обошлось без обычного комплимента со стороны родных и друзей — вместе с поздравлениями все непременно добавляли, что сын — точная моя копия. А Люда Алексеева даже шутила по этому поводу и говорила, что, глядя на малыша, так и кажется, что он сейчас повторит мою присказку: «У, Р-р-родина!»

С месяц Лариса с малышом еще оставались в Москве, и только в апреле мы решили съехаться все втроем в наш тарусский дом.

За радости, которые выпадают родителям с рождением ребенка, как известно, приходится платить. Особенно доставалось нам, когда ребенок заболевал. Но, на наше счастье, Павел болел не часто. Тем не менее у нас почти не было свободного времени: оно все поглощалось домашними хлопотами, занятиями на курсах, а потом работой и ребенком.

Так уж у нас получилось, что Лариса, прежде чем стать матерью Павла, стала бабушкой. У ее старшего сына сын родился на полгода раньше Павла. И Михаил Александрович Даниэль уже приходился нашему Павлу племянником. Через эту путаницу я досрочно вышел в деды. И юмора хватало тоже.

После окончания курсов нас с Родыгиным, как и ожидалось, направили в автохозяйство и закрепили за старыми шоферами в качестве стажеров. Родыгин уже подал заявление на выезд в Израиль вместе с женой и тещей. Поработать самостоятельно на машине ему так и не пришлось. До самого дня отъезда он находился под гласным административным надзором милиции и успел заработать себе нарушение и предупреждение.

Говоря о нашей жизни в Тарусе, нельзя не помянуть добрым словом наших первых знакомых — Оттенов. С ними мы очень подружились. Дом их стал для нас своим. Навсегда останутся в памяти и у нас, да и у всех остальных наших друзей, вечера, проведенные в полуподвальной столовой оттеновского дома.

О самих Оттенах мне бы хотелось рассказать поподробнее именно потому, что для нас с Ларисой в Тарусе не было людей ближе, чем они. У них можно было не только новостями поделиться, но и просто приятно потрепаться. Хозяин дома прожил интересную жизнь, много знал того, что уже стало достоянием истории. Его знакомства, дружеские и служебные связи 1930-1950-х годов были очень обширны. Оба они были людьми начитанными и служили нам своего рода энциклопедией.

Я уже упоминал, что первоначально я с недоверием относился к этой паре. Но это недоверие и недоброжелательность опирались не на знакомство с конкретными людьми, а на принцип, который не отвергнут мной и сейчас: человек ответственен за все, что происходит в его стране при его жизни. И поэтому все, кто в разгул сталинского деспотизма служил этой системе и занимался какой-то деятельностью, в том числе и чисто научной, без исключения рассматривались мной как соучастники неслыханных преступлений перед страной и народом.

Но, наверное, не с одним мной так происходит, что когда речь идет не о конкретном человеке, а вообще, то это одно дело, и решается проблема довольно примитивно. И все совершенно иначе, когда тебе приходится иметь дело с конкретными людьми. Тут начинается выделение из общей массы конкретного человека и определение его личной вины и доли ответственности.

Опять повторю, что такое отношение у меня не только к тем, кто благополучно пережил террор. Я так же отношусь и к так называемым жертвам террора. Многие из них повыходили из лагерей, ссылок и поселений, были реабилитированы. Но ведь большинство из них пострадали не потому, что они противились террору или чем-то провинились перед советской властью. Просто самая передовая в мире общественно-политическая система гарантировала каждому гражданину расправу независимо от его заслуг или его вины. И садились они, и расстреливались по раскладке: кому что выпадет.

Доброта и отзывчивость Николая Давыдовича и Елены Михайловны были искренними, и к тому же постепенно нам становились известны некоторые факты их биографий. Все это способствовало тому, что постепенно мои недоверие и подозрительность сменились на уважение и привязанность.

Уже одно то, что они не боялись принимать у себя дома всех, кого хотели, и рисковали из-за этого потерять доверие властей, говорит о многом. Они, чувствовалось мне, и раньше не очень-то располагали особенным доверием власти, но с тех пор, как приютили у себя бесквартирных Футмана и Гинзбургов, их авторитет быстро падал. И власти, особенно местные, этого и не скрывали.

* * *