Мы здесь живем. Том 2

Обычно тут долго не задерживались. Это была камера с уже осужденными, кто, как и я, ждал утверждения приговоров вышестоящими инстанциями. Не все зэки после суда пишут кассационные жалобы. Многие на это занятие смотрят иронически-скептически. Другие предпочитают побыстрее вырваться в лагерь из этой теснотищи и не задерживаться на лишний месяц из-за подачи кассационной жалобы. Без кассации обычно приговор утверждается в десять дней, самое большее в две недели.

Все, кто прошел через мою камеру, были судимы местными судами: районными или городскими, и их кассационные жалобы рассматривались в Перми областным судом. Обычный срок для этого — месяц. Меня же судила выездная сессия областного суда, и кассация должна была рассматриваться высшей инстанцией — Верховным судом РСФСР в Москве.

Сначала я не хотел никуда ничего писать. Но в последний день, когда истекал срок обжалования, я все же написал в Верховный суд РСФСР. Я не рассчитывал на то, что в Москве к моему делу отнесутся иначе, чем тут. Я считал как раз наоборот, что тут делали именно то, что требовали в Москве для меня. Написал же я с единственной целью — не дать возможности кому-либо истолковать мое нежелание обратиться с кассацией как мое согласие с решением суда, с приговором.

Я не мог спокойно писать о суде. Сам приговор, его содержание было издевательством над правосудием. Черное называлось белым и наоборот. «Да тебе-то что, — стыдил я иногда в мыслях самого себя, — впервые это видеть? Или ты был лучшего мнения о наших судах до этого приговора?» «Да нет же, — отвечал себе же на это. — Знал. Знал». И все равно бесился, видя эту демонстративную грубость, ложь и насилие.

* * *

Сам я уже который раз перечитывал копию приговора. Ложь, ложь и ложь!

Вся эта ложь подтверждается показаниями… и перечисляются фамилии этих лагерных Иуд, которые уже получили свои серебреники или ждут таковых. Среди них назван и свидетель Рыбалко. И это после позорной инсценировки опознания и даже после того, что на суде сам Рыбалко признался, что он действительно «ошибся», не опознал меня и указал на другого зэка.

И если суд счел уместным после этого сослаться в приговоре в числе прочих свидетелей на Рыбалко, то этим он только сам продемонстрировал, что и остальные свидетели такие же, как Рыбалко.

А вот что сказано в приговоре о показаниях моих свидетелей, вызванных по журналу ШИЗО: «Эти свидетели не подтвердили… Но это не опровергает показаний остальных свидетелей (то есть Рыбалко, Седова и др.)», — делает заключение суд в приговоре.

А почему не опровергает?

И суд отвечает на этот вопрос: «Так как часть этих свидетелей выводилась на работу, а остальные могли быть заняты своими делами и могли не обратить внимания на эти высказывания Марченко».

«Чем могут быть заняты зэки в камере ШИЗО? Какими такими „своими делами"?» — спрашивал я в своей кассационной в Москву. «Только онанизмом — это единственно доступное занятие в этих условиях. Но, чтобы не слышать моих высказываний из-за „занятости", нужно, чтоб этим занимались все двадцать человек одновременно, и именно в тот момент, когда открыта кормушка и подают пищу, именно в тот момент, когда я митингую».

Не утерпел я, чтобы не пройтись и по показаниям Дмитриенко.

Разве не долг членов суда выяснить истину? Но вот предлагает им свидетель Дмитриенко назвать фамилию провокатора (или просто болтуна), чьи высказывания приписал Антонов мне и которые послужили поводом для возбуждения уголовного дела. Но суд промолчал, и никто не задал Дмитриенко ни одного вопроса.

В приговоре сказано, что Марченко себя виновным не признал и заявил, что дело сфабриковано на ложных показаниях подставных свидетелей оперуполномоченным лагеря Антоновым.

Суд опровергает заявление Марченко: «В судебном заседании было опрошено более двадцати человек, следствие вел помощник прокурора области, и не доверять ему у суда нет оснований».

Очень убедительно, не правда ли?

Если бы Антонов тогда задушил меня, а прокурор подтвердил бы версию, что он это сделал в целях самообороны, то и тогда у суда не было бы оснований «не доверять» ему.

И вот в ожидании ответа на кассацию я отсиживаю три месяца. Сколько людей прошло за это время через мой тройник!

Очень близко познакомился я здесь с так называемыми химиками.

Каждую весну, в марте, объявляются «тайные» указы ПВС об амнистии заключенным, «вставшим на правильный путь». Но это не простая амнистия, а, так сказать, с привеском. Амнистированные обязаны до конца своего срока работать на стройках химической промышленности. На практике же они работают не только на стройках химии, а на всех стройках страны. Мне попадались даже зэки, которые отрабатывали свою «амнистию» в Волгограде на знаменитом тракторном заводе. Стоило бы знать об этом тем на Западе, кто завидует нашему быстрому экономическому росту. И помнить тем, кто импортирует наши волгоградские тракторы.