Мы здесь

Они меня проигнорировали. Тот, что в джинсах, похоже, начинал не на шутку нервничать: кричал все громче, размахивая руками. Дистанция уже позволяла слышать слова, но мне удавалось различить только отчаяние и задавленную ярость.

Я был уже неподалеку, сознавая весь риск: возможно, я приближался к разборке из-за дозы и сам себя, можно сказать, нес на блюдечке к повторной ходке в больницу. Ну да чему быть, того не миновать!

– Да обернись ты, мать твою! – рванул я в полный голос.

Буян обернулся. Разумеется, это был Медж – лицо белое-пребелое, с черными провалами глаз. Осязаемо плотный, дышащий жестокой силой и вместе с тем словно готовый рвануть гранатой; темный сгусток разрушительной ярости.

– Ты видел Кристину? – спросил я у него.

Второй мужчина глянул на меня, но, похоже, его сейчас гораздо больше занимало, как остудить Меджа.

– Вы знаете, где она? – повторил я, обращаясь уже к обоим.

– Слушай, друг, я не знаю, – ответил человек в костюме. – Не знаю, о ком ты. И вообще у нас тут головняк покрупнее…

Внезапно Медж сорвался бежать. Второй – за ним. К моменту, когда я влетел на площадку, они уже затерялись в сумраке.

– Коз-злы! – зло крикнул я вслед. – Она пыталась помочь! Остановить все это! Лиззи была ей подругой!

В ответ – лишь влажный шелест ветра в листве да глухой шум машин на улицах.

Устремляясь обратно к дороге, в кустах сбоку от площадки я заметил какую-то фигуру. Может даже, она была здесь все это время: с аллеи, по которой я бежал, ее не было видно.

Это была молодая девчонка, вся в черном, за исключением попугайски зеленой юбки. Блондинистая толстуха, стоит и смотрит.

Впрочем, она тут же и исчезла.

Через пару минут у меня зазвонил мобильник. Я выхватил его из кармана так резко, что случайно уронил. Подхватив с земли, я тут же прижал его к уху:

– Крис! Крис, ты где?!

– Это не она, – послышался чужой голос – старческий, скрипучий. – Это я, Джон. Лидия. Ты сейчас здесь нужен, давай скорей сюда!

– Где, куда? Вы там сейчас с Крис?

– Нет, про нее я ничего не знаю. Но ты срочно нужен в церкви, беги скорей. Лети со всех ног!

– Что? Зачем?

– Тут сейчас этот, плохой.

Глава 62

Улицы, глянцевито-гладкие от дождя, отражающие колкие блики света и маслянистые радужные разводы в черно-лиловых лужах. Мелькающие из ниоткуда в никуда автомобили, в холодных фонтанах грязных острых брызг. Окна домов и офисов, магазинов и баров. Отдаленные выкрики, гудки клаксонов, приглушенные всплески смеха над какими-то неразличимыми отсюда мимолетными происшествиями. Люди – реальные и воображаемые. Стоят, шагают, оборачиваются – застыв или в движении.

Как много незнакомцев, как мало друзей! Среди миллионов людей на свете есть лишь горстка тех, на чью компанию ты бы променял свое одиночество. И сквозь все это можно скользить тенью, не сообщаясь и не становясь его частью.

Можно просто проходить мимо, как это делала сейчас Кристина. Она шла прогулочным шагом, отрешенная от всякой мысли, кроме одной.

Наконец она куда-то прибыла. Остановилась и, лишь постояв минут пять, сообразила, где это. Деревья, кусты, темное открытое пространство. Брайант-парк.

Ну конечно! Ноги сами привели ее сюда. Ноги, а еще та часть ума, что продолжает движение даже тогда, когда другие части, ответственные за мыслительный процесс, снимают с себя полномочия и уныривают в некую черную дыру. Ноги вывели Крис к тому месту, где у нее состоялась первая встреча с Лиззи.

Зачем, казалось бы? В чем смысл – а главное, чем можно помочь?

Кристина думала, что уже выплакала все слезы. Оказалось, нет. В своей неправоте на этот счет она неожиданно убедилась, когда вдруг согнулась в мучительном, выворачивающем наружу спазме, который происходит с телом при отравлении. А ведь события тоже могут воздействовать подобным образом! Отравлять. Если ты плачешь прилюдно, где-нибудь на улице, люди тебя избегают. Обходят стороной, отворачиваются. Им ведомы причины, от которых посторонние в открытую, не стесняясь, выражают свою надломленность, и они панически боятся, что нечто подобное передастся и им, проникнет внутрь, словно зараза. Подобную безудержность Крис припоминала за собой всего один раз: когда умер ее отец. Прочный как броня, непроницаемый для горя мир, где обитали родные, полные любви существа, вдруг дал трещину, и образовалась брешь, откуда некая сила извне всосала самого лучшего, самого родного ей человека, безжалостно вобрала его в безграничную, мертвенно-хладную темноту где-то снаружи.