Мы живём в замке

Я толкаю сильнее, дверь открывается, и глазам предстает папина комната — теперь это комната Чарльза. Постель за собой он убрал — видно, мать в детстве научила. Чемодан на стуле, но закрыт; есть его вещи и на комоде, среди папиных: там и трубка, и носовой платок — все, чем осквернил Чарльз папину комнату. Один из ящиков комода слегка выдвинут: все-таки Чарльз рылся в папиных вещах. На цыпочках почти бесшумно, а то Констанция внизу услышит — подхожу к ящику. Чарльз, верно, разглядывал папины! вещи украдкой; узнай он, что я пронюхала, непременно бы разозлился; значит, вещи из этого ящика наверх наверняка обладают над Чарльзом величайшей властью, ведь они несут печать его вины. Я ничуть не удивилась, обнаружив, что он рылся в драгоценностях: в выдвинутом ящике оказалась обтянутая кожей шкатулка, а в: ней — я знала — золотые часы с цепочкой, запонки и перстень с печаткой. Мамины драгоценности мне трогать не разрешалось, а про папины у нас с Констанцией речи не было, мы в этой комнате вчера даже не убирали; наверно, можно открыть шкатулку и что-нибудь вынуть?

Часы покоятся отдельно, на атласной подушечке, и молчат — не тикают; возле них змейкой свернулась цепь. К перстню я не притронулась, от перстней и колец все внутри сжимается, стягивается проволокой, колец не разомкнуть — они безвыходны; а вот цепочка от часов мне понравилась, стоило вынуть — она обвилась, прильнула к руке. Я бережно поставила шкатулку в ящик, плотно задвинула его и вышла, прикрыв за собой дверь; я отнесла цепочку к себе, и там, на подушке, она снова свернулась сонной золотой змейкой. Сначала я решила ее закопать, но пожалела: она и так долго лежала в темноте шкатулки в папином ящике, она заслужила место наверху, прибью-ка ее вместо упавшей с дерева книжки, пусть сияет там в солнечных лучах… Констанция на кухне пекла имбирную коврижку, дядя Джулиан спал у себя в комнате, Чарльз обследовал поселковые магазины, а я лежала на кровати и играла с золотой цепочкой.

* * *

— Это золотая цепочка от часов брата, — дядя Джулиан, любопытствуя, вытянул шею. — Я полагал, что его похоронили при часах.

Чарльз трясущейся рукой протягивал цепочку, рука так и ходила ходуном на фоне желтой стены.

— На дереве! — Его голос тоже дрожал. — Я нашел ее на дереве, прибитую; Господи Боже мой! Что у вас за дом?!

— Ерунда, — сказала Констанция. — Поверь, Чарльз, это сущая ерунда.

— Ерунда?! Конни, эта штука сделана из золота!

— Но она никому не нужна.

— Повреждено одно звено, — Чарльз все оплакивал цепочку. — А я мог бы ее носить. Какого черта вы так обращаетесь с ценными вещами? Мы могли бы ее продать, — сказал он Констанции.

— Зачем?

— Я-то был совершенно уверен, что его похоронили при часах с цепочкой, — сказал дядя Джулиан. — Брат не из тех, кто легко расстается с вещами. Полагаю, он просто не знал, что ее отобрали.

— Она дорогая, — Чарльз терпеливо объяснял Констанции. — Это золотая цепочка, она, вероятно, стоит немалых денег. Разумные люди не прибивают на деревья такие ценные вещи.

— Успокойся, обед остынет.

— Я возьму ее и положу обратно в шкатулку, — сказал Чарльз. Никто, кроме меня, не заметил, что он знает, где ей положено лежать. Он поглядел на меня. — Мы еще выясним, как цепочка попала на дерево.

— Ее повесила Маркиса, — сказала Констанция. — Садись обедать.

— Откуда ты знаешь? Про Мари?

— Она всегда так делает, — Констанция улыбнулась мне. — Глупышка—Маркиса.

— Неужели правда? — Чарльз медленно пошел к столу, не сводя с меня глаз.

— Брат любил себя чрезвычайно, — произнес дядя Джулиан. — Самовлюбленный человек и весьма нечистоплотный.

* * *

На кухне все стихло; Констанция пошла укладывать дядю Джулиана, он всегда спал после обеда.

— Куда же денется бедняжка Мари, если сестра выгонит ее из дома? — спросил Чарльз у Ионы; тот прислушался. — Что станется с бедняжкой Мари, если Констанция и Чарльз ее разлюбят?

* * *

Не знаю, с чего мне вдруг взбрело в голову, что Чарльза можно попросить — и он уедет. Я отчего-то решила, что достаточно попросить его повежливей; наверно, сам он об отъезде и не думает — так надо ему напомнить. И поскорее, иначе дом пропитается его духом насквозь — не смоешь, не вытравишь никогда. Дом и так уже пропах им, его табаком и лосьоном для бритья; братец целыми днями топает по всем комнатам, оставляет на кухне трубку, раскидывает повсюду перчатки, кисет и бесчисленные коробки спичек. Он ходит в поселок каждый день, приносит газеты и бросает их повсюду, даже на кухне, а там они могут попасться на глаза Констанции. Искрой от трубки он прожег обивку на стуле в гостиной; Констанция не заметила, а я решила ей не показываться надеялась, что теперь оскорбленный дом отторгнет Чарльза сам.

— Констанция, он не говорил, что собирается уезжать? — спросила я одним прекрасным утром; Чарльз жил в доме уже три дня.

Констанция сердилась все больше и больше, когда я заговаривала о его отъезде; прежде она всегда слушала меня с улыбкой и сердилась только, когда мы с Ионой нашкодим; теперь часто хмурилась, словно вдруг взглянула на меня иными глазами.