Мы - живые

Низкое небо было испещрено серыми и черными с голубыми прожилками кляксами, которые не увидишь в дневное время; между облаками тонкими струйками просачивался из ниоткуда тусклый свет: Кира не могла смотреть на все это и опустила глаза.

Света впереди не было; хотя Кира не оглядывалась, она наверняка знала, что огни позади нее уже давно растворились. Теперь в руках у нее ничего не было: чемодан и старую одежду она оставила в деревне; там, впереди, ей ничего не понадобится, кроме небольшого свертка под подкладкой, который она время от времени нащупывала рукой.

Колени Киры пронзала острая боль растянутых сухожилий, как во время восхождения по высокой лестнице. Она с любопытством, как бы извне, наблюдала эту боль. Мороз обжигал си щеки, вызывая зуд. Время от времени она безуспешно царапала их своими белыми варежками.

Кроме скрипа под ногами, Кира ничего не слышала, она пыталась идти как можно быстрее, стараясь не прислушиваться ко всем оттенкам этого нависшего над нею звука.

Она осознавала, что идет уже на протяжении нескольких часов. Однако здесь не существовало времени. Секунды, минуты, часы отсутствовали: сейчас существовали только шаги, только ноги, выныривающие из бесконечного снега и снова утопающие в нем. Были ли границы у этой белоснежной пустыни?

Это неважно. Она не должна думать об этом. Она должна думать только о необходимости идти. Идти на запад. В этом заключалась ее единственная задача, объединяющая в себе все. Стоят ли перед ней какие-нибудь вопросы? Если да, то она ответит на них — там. Она не должна об этом думать сейчас. Ей нужно только выбраться. Она будет решать проблемы — там, по мере возникновения. Только бы выбраться отсюда. Только бы выбраться.

Пальцы ее под белыми варежками болели, кости ломило; суставы были как бы сдавлены в тисках. Кира думала, что она, должно быть, замерзла; она смутно попыталась определить, насколько морозна ночь.

Перед ней лежал светящийся снег, озаряющий небесный купол. Там, на горизонте, где земля сходилась с небом, не было ничего, кроме нависшей дымки, и было трудно определить, были ли проплывающие перед лицом Киры облака близко или очень-очень далеко.

Позади у нее ничего не оставалось. Она словно выбиралась из белой, нереальной пустоты. Кира не могла сдаться. Ноги все еще ее слушались, что-то внутри нее заставляло их двигаться. Она не сдастся. Она жива, жива, находясь в одиночестве посреди мертвой пустыни. Она еще не умерла, и поэтому ей нужно идти. Она должна выбраться.

Впереди нее взметнулся в облака вихрь снега. Кира увидела над головой светящиеся пылинки. Она вся съежилась, чтобы не быть замеченной.

Кира почувствовала боль в боку, каждый шаг резко отдавался в позвоночнике, и вверх по спине пробегала сильная дрожь. Она нащупала пальцами заветный бугорок под полушубком. Его нельзя было потерять. Она должна оберегать этот сверток и свои ноги. Остальное не имеет значения.

Вдруг, увидев дерево, Кира остановилась; посреди снега возвышалась белая пирамида гигантской сосны; Кира затаила дыхание, колени се подкосились; припав к земле, словно животное, она прислушалась. Все было тихо. Под ветками не раздавалось ни единого шороха. Немного переждав, Кира продолжила путь.

Она уже не чувствовала, идет ли она вперед, или ее ноги топчутся на месте. Белая бесконечность вокруг нее была неизменной. Она походила на муравья, карабкающегося по блестящей поверхности белого полированного стола. Раскинув широко руки, она сразу же почувствовала пространство. Высоко закинув голову, Кира обратила свой взор к небу. Говорят, эти мерцающие точечки —- целые миры. Неужели для нее нет места во Вселенной? Кто же и с какой целью не дает ей спокойно жить? Ответ на этот вопрос она забыла. Ей нужно выбраться.

Ноги больше не подчинялись ее воле. Они работали подобно колесу, подобно рычагам, сгибаясь, поднимаясь вверх, и резким, отдававшимся в ее черепе движением падали вниз.

Вдруг усталость исчезла; боль прекратилась; Кире стало легко и свободно. Она чувствовала себя хорошо, слишком хорошо; она поверила, что может идти так сквозь годы. Затем резкий приступ боли свел лопатки; Кира вздрогнула; ей показалось, что прошли часы, прежде чем ее застывшая нога, чуть-чуть приподнявшись, прорезая снег, опустилась. Кира снова зашагала. Она, обхватив себя руками, сжалась в комок, пытаясь уменьшить давление на ноги.

Где-то там была граница, которую нужно пересечь. Неожиданно Кире представился ресторан, промелькнувший как-то в одном из кадров какого-то немецкого фильма. На стеклянной вывеске его тонкими никелированными, дерзкими в своей простоте буквами было выведено: «Кафе Дигги-Дегги». В стране, которую она покидает, таких вывесок нет. Здесь нет и блестящих, как пол танцевального зала, тротуаров. Кира бессмысленно, не слыша произносимых звуков, повторяла подобно молитве, подобно заклинанию: «Кафе Дигги-Дегги… Ка… фе… Диг… ги… Дег… пи…» — и пыталась идти в ритме слогов. Теперь Кире не требовалось приказывать своим ногам. Они бежали сами. Ею руководил животный инстинкт, слепо тянувший ее в борьбу за самосохранение.