Мы - живые

Тяжелая резная дверь была незаперта. Кира вошла и нетерпеливо начала подниматься по длинной лестнице. Лестница действительно была очень длинной. Она поднималась на второй этаж прямым бесконечным пролетом голых, кое-где потрескавшихся каменных ступеней. Лестницу когда-то сопровождала восхитительная балюстрада. Но она была выломана, и местами лишь зазубренные мраморные столбики торчали у основания ступеней. Вдоль стен с фресками, изображающими грациозных белых лебедей, голубое озеро, гирлянды роз, прокатывалось гулкое эхо. На стенах штукатурка местами облупилась, а фрески полиняли.

Кира постучала в дверь на самом верху лестницы.

Открыл ее Андрей Таганов и, удивленный, отступил назад. Его взгляд был таким, словно он видел какое-то чудо из другой жизни. Не шелохнувшись, он так и стоял перед ней. Под распахнутым воротником его рубашки виднелась загорелая шея.

— Кира!

Она засмеялась звонким, металлическим смехом:

— Ну, как поживаешь, Андрей?!

Его руки медленно и нежно обняли ее. Так нежно, что она даже не почувствовала их прикосновения, ощутив лишь силу и волю его рук; он страстно поцеловал ее, закрыв глаза, а она равнодушно смотрела в потолок.

— Кира, но я не ждал тебя раньше вечера.

— Знаю. Но ты же не выгонишь меня, правда?

Через маленький коридорчик Кира прошла в его комнату. С повелительной небрежностью она бросила сумку на стол, а шляпу на стул.

Только она знала, почему Андрею Таганову пришлось экономить прошлой зимой и перебраться из своей комнаты в этот флигель особняка, который был не нужен райкому и был бесплатно отдан Андрею.

Когда-то здесь было тайное любовное гнездышко какого-то князя. Много лет назад он ожидал здесь легких, крадущихся шагов и шуршания шелковых юбок по мраморной лестнице. Исчезла его роскошная мебель, но камин, стены и потолок сохранились.

Стены были покрыты белой парчой с искусной ручной вышивкой в виде серебряных листочков. Карниз был украшен цепью мраморных купидонов, держащих рога изобилия, из которых сыпались белые мраморные цветы, мраморная Леда вольготно раскинулась в белокрылых объятиях. Из мягкой синевы неба, изображенного на потолке, среди светлых пушистых облачков, белые голуби и голубки — свидетели долгих и роскошных ночных оргий — ныне созерцали железную кровать, поломанные стулья, длинный обшарпанный стол, на котором были свалены книжки в красных обложках. На стенах висели плакаты с изображением красноармейцев и кожаная куртка на гвозде.

Кира категорично сказала:

— Я не приду к тебе сегодня вечером.

— Почему? Кира? Ты не можешь?

— Не могу. Не делай только трагический вид. Вот, я тебе кое-что принесла. Это тебя развеселит.

И она вытащила из кармана маленькую игрушку — стеклянную трубку, заполненную красной жидкостью, в которой плавала черная фигурка.

— Что это?

Она зажала трубку в кулачке, но фигурка не двигалась.

— На, попробуй ты, я не умею.

Она сунула трубку в его руку и сжала его пальцы. Кира знала, что ее прикосновение было ему отнюдь не безразличным, хотя он не показал этого ни единым движением. Он сжал кулак, и жидкость в трубке вдруг заклокотала, и черная рогатая фигурка истерично запрыгала вверх-вниз по трубке.

— Вот, видишь? Называется «Американский резидент». Я купила ее на улице. Правда, забавная штучка?

— Да, очень… — сказал он, глядя на фигурку в трубочке. — Кира, почему ты не придешь сегодня?

— Понимаешь, дела. Ничего особенного, ты ведь не сердишься?

— Нет, если тебе так нужно. Ты побудешь со мной немного?

— Только недолго. — Она сорвала с себя пальто и бросила его на кровать.

— О, Кира!

— Нравится? Сам виноват. Ты ведь хотел, чтобы у меня было новое платье.

Платье было красное, очень простое, очень короткое, отделанное черной лакированной кожей: пояс, четыре пуговицы, плоский круглый воротник и огромный бант. Она стояла, прислонившись к двери, слегка сутулясь. Она показалась Андрею вдруг очень хрупкой и молодой, детское платье облегало ее тело, которое выглядело таким же беспомощным и невинным, как и тело ребенка. Ее спутанные волосы были откинуты назад, юбка открывала стройные ноги, крепко прижатые друг к другу, ее глаза были круглыми и искренними, но улыбка была насмешливой и самоуверенной, а губы широкими и влажными. Он стоял, глядя на нее, испугавшись женщины, которая казалась самой опасной и самой желанной из всех, кого он знал.

Она нетерпеливо дернула головой:

— Ну? Тебе оно не нравится?

— Кира, ты… платье… такое красивое. Я никогда не видел, чтобы женщина так одевалась.

— Ты что-то понимаешь в женских платьях?

— Я просмотрел целый журнал парижских мод вчера в Цензурном бюро.

— Ты смотрел журнал мод?

— Я думал о тебе. Я хотел знать, что нравится женщинам.

— И что же ты почерпнул из него?

— Я хотел бы, чтобы у тебя все это было. Забавные маленькие шляпки. И туфли, похожие на сандалии — состоящие из одних ремешков. И драгоценности. Бриллианты.

— Андрей! Ты ведь не сказал этого своим товарищам из Цензурного бюро, а?

Он засмеялся, пристально и недоверчиво глядя на нее:

— Нет, не сказал.

— Перестань смотреть на меня так. Что с тобой? Ты боишься подойти ближе?