Мы живые

Василий Иванович склонился над куском дерева, который он до этого резал. Ирина рисовала ручкой ложки на старой скатерти. Виктор поднялся:

– Извини, Кира, что покидаю такую редкую гостью, но я должен идти. Меня пригласили на ужин.

– Конечно, – сказала Ирина. – И позаботься, чтобы та, которая тебя пригласила на ужин, не позаимствовала столовое серебро из комнаты Киры.

Виктор ушел. Кира заметила, что инструменты дрожат в морщинистых пальцах Василия Ивановича.

– Что это вы делаете, дядя Василий?

– Раму, – Василий Иванович поднял голову, гордо показывая свое изделие, – для одной из картин Ирины. Это хорошие картины. Стыдно, что они портятся и пылятся в ящике стола.

– Эта рамка прекрасна, дядя Василий. Я не знала, что вы можете делать такие вещи.

– О, я когда-то здорово мастерил такие штуки. Я уже много лет не занимался этим. Но я был мастером в… в те былые дни, когда я был молод, в Сибири.

– Как ваша работа, дядя Василий?

– Он не работает больше, – сказала Ирина. – Как ты думаешь, сколько можно проработать в частном магазине?

– Что случилось?

– Ты разве не слышала? Магазин закрыли из-за просроченных платежей налогов. И сам хозяин пострадал даже больше, чем мы… Хочешь чаю, Кира? Я приготовлю. Жильцы украли наш примус, но Саша поможет мне разжечь самовар на кухне. Пойдем! – бросила она ему повелительно, и Саша послушно поднялся.

– Я не знаю, зачем я прошу его помочь мне, – сказала она Кире, – он – самое беспомощное, бестолковое и неуклюжее существо на свете. – Но ее глаза счастливо мерцали. Ирина взяла его за руку и вывела из комнаты.

На улице темнело, и окно стало ярко-синим. Василий Иванович не зажигал лампы. Он лишь ниже нагнулся над резьбой.

– Саша – милый мальчик, – вдруг сказал он, – и я беспокоюсь.

– Почему? – спросила Кира.

Он прошептал:

– Политика… Тайные общества. Бедный, обреченный дурачок.

– А Виктор подозревает?

– Думаю, да.

Ирина включила свет, возвращаясь с блестящим подносом с чашками, а за ней шел Саша с дымящимся самоваром.

– Вот и чай. И печенье. Сама пекла. Посмотрим, Кира, как тебе понравится стряпня художницы.

– А как твое искусство, Ирина?

– Работа, ты хочешь сказать? О, я все еще работаю. Но, боюсь, я не очень хорошо рисую плакаты. Меня дважды высмеивали в стенгазете. Заявили, что мои крестьянки выглядят как танцовщицы кабаре, а мои рабочие слишком изящны. Это все моя буржуазная идеология, знаешь ли. Так чего им надо от меня? Это ведь не моя специальность. Иногда хочется кричать, уж нет сил придумывать эти новые и новые проклятые плакаты.

– А теперь у них еще это соревнование, – скорбно сказал Василий Иванович.

– Какое соревнование?

Ирина пролила чай на скатерть стола.

– Межклубные соревнования. Кто сделает самый лучший и самый красный плакат. Приходится работать на два часа больше каждый день – бесплатно – ради славы клуба.

– При советской власти, – протянул Саша, – нет эксплуатации.

– Я думала, – сказала Ирина, – что у меня была неплохая идея: настоящая пролетарская свадьба рабочего и крестьянки – на тракторе, черт бы их побрал! Но, оказывается, что Клуб красных типографов выпускает уже символичный плакат: союз аэроплана и трактора – в общем, союз электрификации и пролетарского государственного строительства.

– А зарплата… – вздохнул Василий Иванович. – Она потратила всю зарплату прошлого месяца на туфли для Аси.

– Ну, – сказала Ирина, – не босиком же ей ходить.

– Ирина, вы слишком много работаете, – сказал Саша, – и воспринимаете эту работу слишком серьезно. Зачем тратить нервы? Все это – временно.

– Да, да, – сказал Василий Иванович.

– Надеюсь, что так, – сказала Кира.

– Саша – мой спаситель, – усталый рот Ирины улыбнулся и нежно, и саркастически одновременно, словно пытаясь компенсировать невольную нежность в голосе. – Он сводил меня в театр на прошлой неделе. А две недели назад мы ходили в Музей Александра III и проболтались там несколько часов, разглядывая картины.

– Лео приезжает завтра, – сказала вдруг Кира не к месту, словно больше не могла держать это в себе.

– О! – Ирина выронила ложку. – Ты нам не говорила этого. Я так рада! А он теперь в порядке?

– Да. Он должен был приехать сегодня вечером, но поезд опаздывает.

– Как поживает его тетя в Берлине? – спросил Василий Иванович. – Все еще помогает вам? Вот пример семейной привязанности. Я ужасно восхищен этой дамой, хотя я никогда и не видел ее. Любой, кто сейчас далеко отсюда, свободен и невредим и все же понимает нас, нас, которые погребены заживо на этом советском кладбище, должно быть, прекрасный человек. Она спасла жизнь Лео.

– Дядя Василий, – сказала Кира, – когда встретите Лео, пожалуйста, не упоминайте об этом, ладно? Я имею в виду помощь его тети. Вы ведь помните, я говорила вам, как он чувствителен, когда бывает должен кому-то, так что давайте не будем напоминать ему об этом, ладно?