Мы живые

– Он не мой любовник – пока! – завизжала Антонина Павловна. – Неужели ты думаешь, что, если бы он был им, я бы ползала на четвереньках перед таким старым гнусным дуралеем, как ты!

Они разругались.

Морозов забыл о лежащей в его кармане записке.

* * *

Потолок ресторана, расположенного на крыше гостиницы «Европейская», был выполнен из стекла; казалось, что на присутствующих неумолимо надвигается черная пустота, давящая с большей силой, чем свод, сооруженный из стальных пластин. Горел желтый свет, который приглушался легкой пеленой из табачного дыма, жары и беспросветной мглы за стеклом. Лежащее на белых столиках серебро было начищено до блеска.

На бриллиантовых запонках людей и в капельках пота, проступившего на их раскрасневшихся лицах, играли желтые искорки. Публика вожделенно склонилась над тарелками; все недоверчиво и поспешно пережевывали пищу; они не просто беззаботно проводили время в ночном кабаке – они насыщались.

За угловым столиком какой-то лысый мужчина был увлечен поглощением кровяного бифштекса; он один за другим отрезал маленькие кусочки и отправлял их себе в рот, энергично шлепая при этом толстыми губами. Напротив него сидела девочка лет пятнадцати с рыжими волосами; она ела торопливо, втянув голову в плечи; когда она подняла лицо, оно залилось краской; рот девочки перекосился, казалось, еще чуть-чуть – и она разрыдается.

Облако дыма клубилось у окна; худощавый мужчина с вытянутым лицом, при близком рассмотрении которого без труда просматривались линии черепа, раскачивался взад и вперед на задних ножках стула. Он курил без остановки, зажав сигарету в длинных желтых пальцах и выпуская дым через широкие ноздри; на лице его застыла сардоническая нездоровая усмешка.

Между столами прохаживались женщины; держались они с какой-то неуклюжей, наигранной дерзостью. Девица с мягкими золотистыми кудрями, сидящая одна за столиком в свете лампы, клевала носом. Вокруг ее глаз синели круги теней. Ротик был приоткрыт в порочной улыбке. Какая-то сухопарая темноволосая женщина до неприличия громко хохотала. Ее накрашенный помадой рот разверзся глубокой раной, выставляя напоказ белые зубы и очень красные десны. На плечах женщины выпирали кости, под ключицами просматривались впадины; ее кожа была цвета мутного кофе.

Оркестр играл «Джона Грэя», играл грубо и отрывисто, как бы срывая ноты со струн до их полного созревания, и этим подменяя неуловимую веселость судорожным ритмом.

Официанты бесшумно сновали сквозь толпу сидящих и с чрезмерным раболепием склонялись над столиками. Их отвисшие щеки выражали одновременно уважение, издевку и жалость к тем бедолагам, которые с таким трудом пытаются разогнать тоску.

Морозов помнил о том, что деньги ему нужно достать до утра. В ресторан «Европейской» он пришел один. Он успел посидеть за тремя столиками, выкурить четыре сигары и переговорить по душам с пятью дородными мужами, которые, казалось, не были ограничены во времени. По истечении двух часов у Морозова в бумажнике уже была необходимая сумма денег.

Он с облегчением вытер пот со лба и, заняв столик в дальнем углу, заказал себе коньяк.

Степан Тимошенко так основательно облокотился на стол, что казалось, будто он лежит на белой скатерти. Одной рукой он подпирал голову, держа пальцы на мощном затылке, в другой сжимал рюмку. Когда рюмка опустела, он нерешительно стал покачивать ею в воздухе, гадая о том, как бы снова наполнить ее, действуя одной рукой. Степан разрешил проблему элементарно просто: он грохнул рюмку об пол и, схватив бутылку, поднес ее ко рту. Метрдотель искоса бросил на Степана нервный хмурый взгляд, ему не по душе были ни куртка с кроличьим воротником, ни помятая, сдвинутая на один бок бескозырка, ни черные ботинки, которыми матрос наступил на шлейф атласного платья женщины, сидящей за соседним столиком. Однако метрдотель должен был быть осторожен – до этого Степан Тимошенко уже бывал здесь, все знали, что он член партии.

К столику матроса ненавязчиво подскочил официант и собрал осколки стекла на совок. Другой официант принес начищенную до блеска рюмку и, осторожно взяв бутылку Тимошенко, тихо сказал:

– Вам помочь, гражданин?

– Пошел к черту, – бросил Тимошенко и тыльной стороной ладони оттолкнул рюмку, которая упала и разбилась.

– Что хочу, то и делаю, – заревел Тимошенко так, что со всех сторон на него оглянулись. – Если захочу, то буду пить из горла. Могу и из двух сразу.

– Позвольте, гражданин…

– Хочешь, чтобы я тебе показал, как это делается? – поинтересовался Тимошенко; его глаза зловеще сверкали.

– Нет, не нужно, гражданин, – поспешно отказался официант.

– Убирайся к черту, – с мягкой убедительностью произнес Тимошенко. – Мне не нравится твоя рожа. Я терпеть не мог все эти рожи. – Пошатываясь, он встал. – Я ненавижу все эти рожи! – продолжал орать он.

Степан стал пробираться между столиками. Метрдотель последовал за ним, при этом осторожно нашептывая:

– Гражданин, если вы себя плохо чувствуете…

– Прочь с дороги! – завопил Тимошенко, споткнувшись о туфли какой-то женщины.