Мы живые

Почти дойдя до двери, он внезапно остановился, и лицо его расплылось в мягкой улыбке.

– Ба! – воскликнул он. – Друг мой! Друг мой дорогой!

Степан поплелся к Морозову. Схватив стул, он пронес его над чьей-то головой и, с грохотом опустив его, подсел за столик к Морозову.

– Прошу прощения, гражданин, – задыхаясь, произнес Морозов, вставая из-за стола.

– Сиди спокойно, старик, – приказным тоном сказал Тимошенко и своей мощной заскорузлой лапой, как кувалдой, хлопнул Морозова по плечу так, что тот с глухим звуком свалился на стул. – Тебе не удастся убежать от друга, товарищ Морозов. Мы же с тобой друзья. Старые друзья. Хотя может быть, ты меня и не знаешь. Мое имя Степан Тимошенко, Степан Тимошенко, – и, немного подумав, он добавил: – красный балтиец.

Морозов недоумевал.

– Да, – продолжал Тимошенко, – твой старый друг и обожатель. Знаешь что?

– Что? – повторил Морозов.

– Мы должны с тобой выпить. Как хорошие друзья. Мы должны выпить. Официант! – Степан заорал так громко, что скрипач, исполняющий «Джона Грэя», сфальшивил.

– Принеси нам две бутылки, – приказал Тимошенко, когда расторопный официант возник у него за спиной. – Нет! Принеси нам три бутылки!

– Три бутылки чего? – робко спросил официант.

– Чего угодно, – бросил Тимошенко. – Нет! Подожди! Неси что подороже. Что хлещут эти зажравшиеся капиталисты в подобных случаях?

– Тогда шампанского, гражданин?

– Давай шампанского, и побыстрее. Три бутылки и два фужера.

Когда официант принес шампанское, Тимошенко наполнил один фужер и поставил его перед Морозовым.

– Вот! – дружески улыбнулся Тимошенко. – Выпьешь со мной?

– Да, то… товарищ, – смиренно выговорил Морозов. – Благодарю вас, товарищ!

– За твое здоровье, товарищ Морозов, – торжественно произнес Тимошенко, поднимая фужер. – За товарища Морозова – гражданина Союза Советских Социалистических Республик!

Они чокнулись. Морозов украдкой осмотрелся по сторонам: помощи ждать было неоткуда. Дрожащей рукой он поднес фужер к губам. Выпив, он заискивающе улыбнулся.

– Это было очень любезно с вашей стороны, товарищ, – пробормотал Морозов, пытаясь подняться. – Мне очень приятно, товарищ. Но теперь, если вы не возражаете, я должен идти…

– Сиди! – приказал Тимошенко. Он снова наполнил фужер и поднял его, откидываясь на спинку стула и улыбаясь. На этот раз его улыбка не была дружественной; темные глаза Тимошенко пристально и насмешливо смотрели на Морозова. – За товарища Морозова, человека, который победил революцию, – сказав это, Степан звучно рассмеялся и, запрокинув голову, одним глотком опустошил фужер.

– Товарищ… – пролепетал Морозов. – Товарищ… что вы имеете в виду…

Тимошенко засмеялся еще громче и перегнулся через стол к Морозову, локти его лежали крест-накрест, бескозырка, из-под которой торчали липкие локоны, была сдвинута на затылок. Внезапно смех оборвался.

– Не нужно так бояться, товарищ Морозов, – мягким, убедитель-ным тоном сказал Тимошенко; улыбка, появившаяся на его лице, повергла Морозова в еще больший испуг, чем хохот матроса. – Не бойтесь меня. Я всего-навсего побежденный, победу надо мной одержал ты, я просто хочу сказать тебе, что признаю свое поражение и ни на кого не имею зуба. Черт, я питаю к тебе глубокое уважение, гражданин Морозов. Ты взял величайшую за всю историю человечества революцию и сделал из нее заплатку себе на задницу.

– Товарищ, – с робкой решительностью сказал Морозов, – я не понимаю, о чем вы говорите.

– Нет, ты понимаешь, – печально заметил Тимошенко. – Ты очень хорошо понимаешь. Ты разбираешься в этом лучше, чем я, лучше, чем миллионы дураков во всем мире, которые смотрят на нас с благоговением. Ты должен поговорить с ними, товарищ Морозов, у тебя есть что им сказать.

– Откровенно говоря, товарищ, я…

– Например, знаешь, каким образом ты заставил нас сделать это. Я лично не в курсе. Я знаю только то, что мы сделали это. Мы совершили революцию. У нас были красные знамена, на которых было написано, что мы идем на этот шаг на благо мирового пролетариата. Были дураки, которые верили в то, что мы делаем это на благо угнетенных и страждущих. Но мы-то с тобой, товарищ Морозов, знаем одну тайну. Мы никому ее не расскажем. Зачем? Мир не захочет слышать ее. Мы знаем, что революция – на благо тебе, товарищ Морозов. Я снимаю перед тобой шапку!

– Товарищ, кем бы ты ни был, товарищ, – взмолился Морозов, – чего ты хочешь?

– Только сказать тебе, что она твоя, товарищ Морозов.

– Кто? – спросил Морозов, прикидывая, не сошел ли матрос с ума.

– Революция, – ответил Тимошенко мягким голосом. – Революция… Знаешь ли ты, что такое революция? Я тебе сейчас расскажу. Мы убивали людей на улицах, в подвалах, на борту кораблей… На борту кораблей… Я помню одного молодого человека – офицера – от силы лет двадцати. Он перекрестился – должно быть, мать научила его этому. Изо рта его текла кровь. Он посмотрел на меня. В его глазах не было испуга. Его взгляд выражал своего рода удивление. По поводу того, чего мать никогда не объясняла ему. Он посмотрел на меня. Это было последнее, что он сделал.