Мы, значит, армяне, а вы на гобое

Но ей не повезло – осталась в совке, вздыхала Птицына. Потому что по возращении из подмосковного пансионата на родину степняков взяли следователи по особо важным делам государственной прокуратуры. Человек с Петровки на второй же день сказал, что надо рвать когти. Фирма Феникс закрылась. Сейф оказался пуст. К Владику повадились кредиторы, с помощью бандюков отобрали машину, пятикомнатную квартиру на Смоленской и недостроенный кирпичный особняк на берегу Истринского водохранилища, при этом сам Владик чудом остался жить. Дуракам везет, констатировала этот, сам по себе удивительный, факт бухгалтер Птицына.

Впрочем, наведались и к ней. Но у нее никаких денег не оказалось: плохонькая квартирка на Коровинском шоссе, муж-милиционер на зарплате и на раздолбанном вольво одна тысяча девятьсот восьмидесятого года выпуска, старуха-тетка с болезнью Альцгеймера, пенсионерка-мать и дочка-дебилка, на все вопросы отчего-то отвечающая с жеманной улыбкой well – c вопросительным выражением, – результат обучения в английской школе. С Птицыной решили ничего не брать, поскольку брать было нечего. Так, припугнули пистолетом, переделанным из газового, – на всякий случай.

3

Что делала в Фениксе Анна, ей самой так и не удалось выяснить.

Сидела в офисе, что-то считала на компьютере, но чаще играла в игры и раскладывала пасьянсы; больше всего она любила раскладывать косынку – всё сходилось. Хельга прочила ее на курсы бухгалтеров, намереваясь сделать своей правой рукой. Анна, собираясь на курсы, пила с клиентами кофе с ликером, куда-то факсовала по-быстрому, когда велела Птицына. А также дважды ездила в Рим по мебельной части, и в их с Гобоистом спальне именно таким макаром выплыл итальянский гарнитур – неликвид.

Жизнь в фирме вплоть до закрытия шла самая уютная. Сотрудники подтягивались часам к одиннадцати. Кофе, женский треп, обсуждение обновок и куда ехать на курорт, косметичек, гомосексуальных парикмахеров, нежных массажистов, а также того, какие мужики козлы. Изредка у фирмы всплывали богатые партнеры, тут уж жизнь и вовсе превращалась в фиесту, как написано у одного французского писателя: рестораны, дачи с саунами, однажды даже ездили на неделю в командировку на горный курорт в Шамони во Французских Альпах. Там Анна преимущественно занималась употреблением три раза в день по приличному куску страстно любимого ею штруделя. Кстати, именно в результате этой поездки у Анны и появился подержанный опель цвета баклажан. Тогда же она завела манеру называть Гобоиста – Кока, от чего того всякий раз передергивало: раньше он, впрочем, перебывал Котом и Котиком. Более того, она обучила этому и свою дочь, и в редкие минуты, что они оказывались вместе, Женя, ставшая уж вполне созревшей девушкой, правда, малорослой, в бабку, но с совершенно детским личиком, тянула, кривляясь: ко-ока-ко-ола, – и в ее устах это звучало уж вовсе чудовищно фамильярно, у Гобоиста это вызывало рвотные позывы. А ведь когда-то он качал эту девочку на коленях, делал козу, водил в зоопарк и в кафе-мороженое…

Отношение Анны к Гобоисту, конечно же, претерпело за полтора десятка лет изменения. Она, как многие мещански воспитанные женщины, не прощала ему собственных измен. К тому ж не переносила его пьяным, а пьяным он бывал все чаще: у него становилось все больше свободного времени. Теперь она его жалела с чувством некоторого пренебрежения. А ведь когда-то, в пору ослепления его блеском, была до дрожи влюблена. Мужчин с такими длинными пальцами у нее никогда не было: вратари да программисты в обвислых штанах, нечищеных башмаках и вонявшие потом. Правда, за время их романа она дважды собиралась выходить замуж: один раз – на работе в вычислительном центре за мальчика моложе ее на два года, сына высокопоставленных родителей, второй раз – за бывшего сокурсника, подающего надежды и нынче заседавшего в Думе. Оба этих романа, хоть и длились по два-три года, протекли совершенно незаметно для Гобоиста, чем Анна тоже была недовольна.

Но она любила своего Костю и в свое время обоим отказала. А теперь, конечно, не могла простить Гобоисту и этих неслучившихся перспективных браков, которые открыли бы ей путь в высшее общество -как она это понимала.

Кроме того, у них, как у всякой порядочной пары, была легенда. Якобы на концерте в Малом зале Консерватории она, тогда еще юная девушка, преподнесла ему цветы, и он ее запомнил. Она-то не помнила ничего, но Гобоист описал ей ее тогдашнее платье, даже серебряный поясок на тоненькой тогда талии, и это сбило Анну с толку: было такое платье, был и поясок, но как же она-то его, такого красавца, не заприметила. "Я еще подумал, что уже стар, и такой девушки у меня никогда не будет", – вспоминал этот эпизод Гобоист – не без некоторого кокетства и лести – ей, ему тогда было лет двадцать пять.