— Какая к черту эпидемия! Мы тут не от эпидемии сдохнем, а от голода и безнадеги. У зеков хоть надежда какая-то есть, что когда-нибудь они на волю выйдут. А у нас и этого нету. Знал бы, что в такую переделку попаду, срок бы себе самолично накрутил в зоне. Вы зайдите в соседние палаты — там вообще люди рассудок потеряли. Лежат и в потолок смотрят, ни на что не реагируют. Скоро и мы — тоже. Я удивляюсь, как тут еще не повесился никто.
— Во как… — хмыкнул парень у окна. — Немой заговорил. Тушите свет. Но он прав, товарищ полковник. Нету такого закона, чтобы обыкновенных людей привычных условий лишать. Про веревку я уже думал. Намылю ее дедушкиным мылом и — привет!
— Погоди с веревкой, — пробурчал Барсуков. — Разберемся.
В следующих трех палатах, как и сказал бывший «зек», люди лежали неподвижно и на появление визитеров не реагировали. Полковник только что польку не плясал, вызывая их к жизни, проку было ноль. Саша прошлась вдоль ряда коек, сняла несколько крупных планов, а выйдя из последней палаты, почувствовала невероятную усталость. Словно болезнь эта, действительно, была заразной.
— Пап, я еще не посинела? — тоскливо спросила она.
— Наоборот, порозовела, — усмехнулся Николай Трофимович. — Держись, дочка. Мы еще не все палаты обошли. Одну версию, мыльную, мы уже получили. Но этого для следствия недостаточно, не так ли? Не раскисай, скоро откроется второе дыхание.
Саша посмотрела на отца с благодарностью. С детства она знала, что он толковый сыщик, уважаемый коллегами профессионал, любимый подчиненными начальник, но в «совместной операции» с ним участвовала впервые. И почувствовала, что с отцом ей не страшно.
Они спустились на второй этаж, где, как объяснил им старик Коляныч, лежали женщины, в том числе и его старуха, и тут (в конце концов, это должно было когда-нибудь случиться!) им попалась фигура в белом халате. Фигура была неопределенной формы и неопределенного пола. Лохматые, торчавшие во все стороны рыжие волосы выбивались из-под белой шапочки и наполовину закрывали лицо, мятый халат сидел на фигуре мешком, а драные кеды на ногах сорокового размера могли принадлежать как женщине, так и мужчине. Когда фигура заговорила, сомнения визитеров не рассеялись. Голос был слишком низким для женщины и слишком высоким для мужчины.
— A-а вы-ы тут что-о? — пропела фигура. — К ко-му-у-у?
— А вы тут кто? — строго и даже сердито спросил полковник. — И где весь персонал, черт возьми? Где дежурные сестры, врачи и санитарки? Что за бардак у вас здесь творится? Почему на третьем этаже воняет, как в морге?
Бесполая фигура обездвижела напрочь. Только короткие ручки задвигались по хаотичной траектории — бесцельно и беспомощно.
— Нет, ну ты посмотри, — возмутился Барсуков. — Стоит тут, понимаешь, руками размахивает. Отвечать, когда я спрашиваю!
Фигура икнула. Потом вполне нормальным, мальчишеским голосом отрапортовала:
— Боец альтернативной службы рядовой Курочкин. А кроме меня тут сегодня… это… нету никого… Только главный врач… И повар.
— Это по-нашему, — проворчал Барсуков. — Почему же кроме тебя тут нету никого, рядовой Курочкин?
Рядовой Курочкин развел руками.
— Все уволились, — плачущим голосом проговорил он. — Даже баба Люба ушла.
— Кто такая баба Люба? — строго спросил Барсуков.
— Санитарка, — шмыгнул носом боец альтернативной службы. — Она сказала, что Семен Петрович ей мало платит.
— Сколько, не знаешь? — поинтересовалась Саша.
— Пятьсот рублей в месяц.
— Бешеные деньги, — вздохнула девушка. — А есть еще здесь бойцы альтернативной службы?
— Леша Сиволапов, — кивнул Курочкин. — Мы с ним посменно работаем. А гражданские все разбежались. Заразы боятся.
— А ты не боишься? — спросила Саша.
— Боюсь, — всхлипнул парень. — Только нам с Лехой обратной дороги нет. Сами подписались. Теперь трубить.
— Тем, кто служить не хочет, никогда не угодишь, — притворно сердито проговорил Барсуков. — То они стрелять не хотят учиться. Им предлагаешь теплое местечко, в уютной больничке, так опять недовольны. Я б таких… пацифистов порол.
— Да за что? — возмутился Курочкин. — Я б уж лучше под пулями бегал! Там хоть все ясно. Враги — там, свои — здесь. А тут… не знаешь, когда… посинеешь. Леха вот уже начал…
— Посинел? — заинтересовалась Саша.
— Ногти посинели, — энергично кивнул Курочкин. — И еще кое-что, не при даме будь сказано.
— Если исходить из версии старика Коляныча, — пробормотал Барсуков, — этот Леха следит за двумя вещами. За ногтями и еще кое-чем. А рядовой Курочкин относится к жизни проще. А может быть, напротив, сложнее. Ты, парень, где мыло берешь?
— Мыло? — растерялся Курочкин. — У меня лосьоны…
— Понятно, — крякнул Барсуков. — Проводи-ка ты нас, рядовой, к главному врачу. А то мы тут совсем заплутали…