Мыс Доброй Надежды

Когда-то на таком складе мы, девчата, вольнонаемные, выцыганивали себе вместо чулок солдатские обмотки. Нелегкое было это дело. Начальник ОВС, сутулый, с изрытым оспой лицом капитан Иголкин, неприступен был, как стена. Улыбочки там девчачьи, или стройные ножки, или обтянутая гимнастеркой грудь — все это в глазах испытанного служаки глупость, не более того. Документ по всей форме, бумажка за подписью вышестоящего начальника — только они имели власть, могли поколебать капитана Иголкина. Поэтому, прежде чем постучаться в двери ОВС, мы поднимались ступенькой выше, в закуток-кабинетик начальника интендантской службы майора Мармура. Тут все женские средства смело можно было пускать в ход. Мясистый, краснолицый, широкий, как дежа для хлеба, он не умещался в обычном кресле и восседал на каком-то громоздком троне, воздвигнутом для него солдатами хозвзвода. Мармур под девичьим взглядом плавился как воск. И когда капитан Иголкин жаловался ему на то, что-де он, Мармур, оказывает нам поблажки, майор интендантской службы вздыхал: «Что поделаешь, капитан… Сами знаете, наши фабрики не выпускают сейчас фильдеперсовых чулок! Выдайте девчатам обмотки…»

— Отставить разговорчики, — сурово приказывает сержант.

И мгновенно все умолкают. Дисциплина, армия. Не мальчики уже, хоть еще не мужчины. Солдаты.

Те, мои, из той осени сорок третьего, были однолетками этих, сегодняшних. Те, кому выпала судьба вернуться, — отцы этих, сегодняшних. Невозможно себе представить… Крутой, строгий сержант с остроносым лицом и властным, командирским, голосом — не родня ли он (а вдруг?) Володьке Соколу из первой стрелковой роты?

Володька и сейчас как живой у меня перед глазами. Остряк, с неисчерпаемым запасом импровизаций для полковой самодеятельности. И пел он, и на гитаре играл, и вечно девчонок задирал. Наше первое с ним знакомство началось с того, что мы разругались, схватившись из-за какого-то пустяка. На другой день он как ни в чем не бывало снова пришел в библиотеку — и снова за свое. Я его вытурила. Но он был не злой, не злопамятный. Мы скоро помирились с ним, стали закадычными друзьями. Только одно письмо пришло мне от него с фронта. «Дорогая землячка (все девчата были его „землячками“), выручай старых друзей. У меня тут, под боком, в окопе, лежат Ленька Ткаченко и Марат Вихров. Ох и врежем же мы фрицам, ты нам только газет пришли на курево, а то прямо уши пухнут — не из чего скрутить цигарку. Клянемся все трое тебе в вечной любви и будем помнить до смерти».

Даже пишучи про смерть, Володька шутил со смертью. Газеты я послала им в тот же день, как получила письмо, но ответа не дождалась. Позднее поступило официальное уведомление в штаб нашей части: гвардии сержанту (на фронте успел получить повышение — у нас был ефрейтором) Соколу Владимиру Ивановичу за мужество и беспримерный героизм при выполнении воинского задания посмертно присвоить звание Героя Советского Союза.

…А этот идущий с краю русый парнишка с тонким, интеллигентным лицом, он тоже напоминает кого-то. Словно угадывается что-то знакомое на выцветшей, пожелтевшей фотографии. Не Марат ли Вихров из Днепропетровска? Каждую свободную минуту он проводил у нас в библиотеке. Он и Володька Сокол. Володька требовал «Крокодил» и все журналы с кроссвордами, а Марат зачитывался биографиями великих людей. Помню, однажды, когда никого не было, он достал из нагрудного кармана гимнастерки фотографию, завернутую в белый листок бумаги. Со снимка глядело милое девичье лицо.

— Нравится? — В голосе Марата звучало с трудом сдерживаемое волнение.

Все мы, довоенные девушки, не очень мудрили над своими прическами: коротко стриглись и, чтобы лучше лежали волосы, приручали их, пришпиливали заколками. Только разве самые уж сверхмодницы делали в парикмахерской шестимесячную завивку.

У Маратовой девушки, совсем как у пушкинской Татьяны, волосы спадали на плечи локонами. Они оба учились в консерватории, и она считалась одаренной пианисткой. Никогда не фантазировал Марат, не придумывал, как умел это Володька Сокол. Но тут не смог удержаться. Мечтал: вот окончится война, и он вернется в консерваторию. Они, конечно, поженятся… А потом вместе будут давать концерты (фортепьяно со скрипкой), вместе ездить по стране, а может, и за границу. Он говорил об этом здесь, в нашем ЗСП (запасном стрелковом полку), как о деле окончательно решенном. Словно не было на земле смерти, словно не было войны. Я слушала Марата и тоже забывала об этом, веря во всевластную силу любви. Обещала посылать вслед ему все ее письма, пока будут приходить на адрес полка.

О фронте говорили как о самой обыкновенной командировке.

Странно: сколько времени прошло с тех пор, а стоит вспомнить ребят из нашего ЗСП, как передо мной прежде всего возникают их характеры, повадки, а уже потом лица.

К примеру, Леня Ткаченко из Киева. Он смешил нас, придумывал всякие небылицы о своей работе зубного техника.