Мыс Доброй Надежды

— Она же такая ласковая…

— Ласковая… А мать, чтоб и этот не бросил, будет угождать ему.

— Так пускай бы Мариула и жила при бабе.

— Ага, при бабе! — будто молнией, сверкнула глазами старая цыганка. — А сын со снохой велят: «Вези!..» Ее в школу отдавать уже пора… А легко ли мне везти! — И без всякой связи вдруг сердито, по-цыгански позвала: — Мариула, докуда будешь шляться где попало?

И Мариула покорно, не сказав и слова, будто мышонок, вышмыгнула из нашего купе.

— Не надо на нее кричать, — попробовала я заступиться. — Она же добрая девочка.

Старая цыганка, не сказав ни слова, медленно, усталой походкой направилась в свое купе. И у меня будто камень лег на сердце.

До самого Чернигова Мариула не показывалась больше в коридоре, не зашла к нам в купе. Нетрудно было догадаться, что бабка запретила ей.

В Чернигове они вышли, не простившись. Мариула была в таком же теплом, как у старой, коричневом платке и длинной — на вырост — цигейковой шубке. Тяжелый узел, что несла она в руке, клонил ее к земле. Она с трудом успевала и долго все оглядывалась и оглядывалась на наш вагон.

Узнали бы мы друг друга теперь, через столько лет?..

1978

АНТОНОВКИ

— Пожалуйста, еще яблоко.

— Спасибо. Только сначала пойду покурю.

— Вы очень много курите. Так уж необходимо?

— Да не то что необходимо. Но иначе не могу. Привычка.

— Сами видите, как это вам… Такой кашель.

— Конечно. Простите, но я все-таки закурю.

Он вышел из купе. Я осталась одна. Никак не могу сладить со своим профессиональным любопытством: с кем еду, кто он, мой сосед? Томик пушкинских стихов, — может, литературу преподает? Кстати, и похож на учителя. Строгий темный костюм, белая сорочка. Галстук неяркий. Однако педантичность, с которой он тщательно разложил свои вещи, аккуратно расправил, повесил пальто на плечики, наводила на мысль — счетовод или бухгалтер.

Едет в командировку.

Был и еще штрих: в купе он вошел с охапкой свежих газет (купленных, наверное, в киоске на вокзале). И по тому, как наметанным глазом пробегал газетные полосы, заметно было, что выписывает он и читает много. Внимание его приковали международные обзоры. Не исключено, что он лектор по этим самым проблемам.

В те годы за газетами напряженно следили все. Это были тревожные дни на Кубе.

— Ну вот.

— Накурились?

— Отвел душу.

— Так и дома, и на работе?

— Да, иногда и больше.

— Не понимаю.

— Ну, если только этого не понимаете, беда небольшая. Хуже, когда людям непонятно другое…

Он, видимо, человек немногословный. Скорей молчаливый. Но ироническая реплика на мое «не понимаю» все же свидетельствовала, что и его как-то можно разговорить. Докучливой, однако, быть не хотелось.

— Берите же яблоко. Антоновка.

Сама я взяла другое.

— Да-а, антоновка… А вы кто, простите, по профессии — журналист?

— Да, журналист.

Отгадать это было несложно. В дорогу меня провожала чуть ли не половина редакции.

— Вам… вернее, людям вашей профессии всегда все ясно, всегда все понятно.

Он произнес это с еле заметной иронией.

— Всегда? Положим, далеко не всегда.

Мой попутчик почувствовал, что я не дам в обиду свою профессию.

— Я не довел до конца мысль. Просто хотел сказать, что ваши товарищи всегда должны быть готовы выложить на стол «материал». Так, кажется, это называется у вашего брата журналиста?

— Вы, оказывается, знаете особенности работы нашего брата.

— В какой-то мере.

— Доводилось иметь дело?

Он ответил не сразу.

— Да нет… Несколько иначе. — Взял яблоко, покрутил в руках, вдохнул нежный его запах и снова положил. — Несколько иначе… — задумчиво повторил он и протянул руку к пачке сигарет, но превозмог себя, отодвинул в сторону. — Вот вы едете со мной уже несколько часов и не знаете, кто я. Спросить сразу не с руки было, а потом вроде и неловко. Между тем в представлении вашем уже складывается некий образ, литературный тип, так сказать, этакого унылого скептика…

— Что вы… — Я не могла не улыбнуться.

— Видите, отгадал.

Он взял яблоко, опять покрутил, понюхал и, не откусив, снова положил на место.

— Да попробуйте же наконец!

— Спасибо. Если не возражаете и не боитесь, что скучно станет, расскажу вам одну историю, которую вы при случае можете озаглавить… ну, скажем, «Антоновки»… Новелла «Антоновки»…

— С удовольствием.

— Благодарствую. Если покажется скучным, заранее условимся: только намекните — и я тут же стихну.

— Договорились.

— Тогда еще одна просьба. У вас под рукой выключатель. Пожалуйста, зажгите ночник, а этот, верхний свет погасим. Мне будет легче (так он и сказал: не «удобнее», а именно «легче») рассказывать.

— Хорошо.

Снова было протянул руку к сигаретам и тут же, словно обжегшись, поспешно отвел.

— Ну, так вот. История, правда, никакая не героическая. Не гражданственного звучания, как говорится. История сугубо личная.

…Семнадцать лет назад я женился. Женился при не совсем обычных обстоятельствах. Моя жена, тогда еще только невеста, приехала ко мне сама. Приехала, хотя мы и не виделись более четырех лет. Я воевал. Она работала. Потом училась. Ну, а после института — ко мне. Не скрою — я звал ее, просил приехать.

— А почему сами к ней не поехали?