Мышеловка

Мышеловка

Глава 1

– Пашка, прекрати! Вдруг кто-нибудь увидит? – прошу в который раз. Жаркое дыхание молодого человека перемещается с моей ладони на запястье, разливаясь по телу хмельной лёгкостью, а вероятность быть застуканными, вместо того, чтобы отрезвить только придаёт остроту ощущениям. Но потерять бдительность в нашем положении равносильно прыжку с двадцатиметровой башни, в которую он меня так ловко затащил. И это в лучшем случае. – Паш, не дури! Здесь толпы туристов. Кто-то да заглянет. Отпусти. Нам нельзя...

– Плевать. – Из-под светлой рваной чёлки, дерзко сверкают льдистые глаза и, вместо того, чтобы отойти на пионерское расстояние, он продолжает чертить дорожку из поцелуев к локтевому сгибу моей правой руки.

Влажные следы его губ холодит весенний ветер, но тело всё равно пылает, будто изъеденные сыростью стены обдувает не сквозняками, а жаром из преисподней. Пульс зашкаливает. Все чувства обострены до предела. Шерстяная ткань платка кусает плечи даже через налипший к взмокшей коже концертный костюм, а лёгкие саднит от острого запаха кедровых досок, которыми устлан пол старой крепости. Всё, даже сбитое дыхание причиняет жуткий дискомфорт, царапая горло вязью несказанных слов, но разговор расходует время, а у нас всего-то и есть, что эти несчастные пару минут перед новой разлукой.

– Паш, меня могли хватиться! – Мне приходится встать на носочки, чтобы глянуть из-за его плеча, не появился ли кто в проёме арки.

Чисто. Но это ненадолго, концертная программа подходит к концу.

– Достали эти вечные прятки. Рада, тебе уже восемнадцать, так сколько нам ещё зажиматься по углам, шарахаясь каждого звука? – Пашкин жаркий шёпот уносит новый порыв ветра, с угрюмым упорством таранящий узкую бойницу сбоку от нас. Ему приходится повысить голос. – Не могу так больше. Давай сбежим.

– Ты серьёзно?

Отстранившись, я пытаюсь заглянуть ему в лицо, чтобы в глазах найти ответ, на то, чему не верят уши. Если кто-то и способен всего двумя словами перевернуть мой унылый мир с ног на голову, то это определённо Пашка Князев, мой бывший одноклассник. Но сам он, будто не расслышав вопроса, тяжело дышит мне в изгиб шеи. И его руки – они везде. Путаются в тяжелой россыпи угольных волос, сминают шёлк блузы, прижимая мой впалый живот все ближе к мальчишеским напряжённым бёдрам. Всё твёрже, настойчивее проталкивают пальцы под пёструю ткань платка к расшитому золотыми пайетками вырезу.

– Наври что-нибудь дома и приходи вечерком к старой общаге. Мне друг на пару дней ключи от своей каморки оставил.

Сказал – как нож всадил под рёбра и вот уже ярость, а не страсть застилает глаза. Ещё не хватало повторить подвиг своей биологической матери: отличницы-тихони, не побрезговавшей избавиться от позора в виде нагулянной дочери, продав её цыганке прямо в роддоме. Папаша тоже, небось, на пару дней комнатушку нашёл. Повеселился, обрюхатил и умыл белы рученьки. Ненавижу обоих.

– Вот как... На пару дней значит, – шиплю внезапно севшим голосом, пока Пашкины холодные пальцы, не дрогнув, скользят в ложбинку между грудей. – Руки убери! – И, сердито шлёпнув по его кисти, продолжаю: – Правду сестра говорила: у всех вас, парней, одно на уме.

– Дура ты, Волошина, – досадливо цедит парень, нехотя отнимая ладонь от моей бурно опадающей груди. В его бесстыжих глазах нет ни капли раскаянья. – И сестра твоя дура. Нашла, кого слушать. Думаешь, её муженёк, месяцами мотаясь по заработкам, на фотки её наяривает? Приедет раз в полгода, малого ей заделает и дальше по миру колесит. Ты так же жить собралась? Объясни, что плохого в моём предложении? Хотеть любимого человека нормально! Ты меня с класса девятого динамишь и я, как видишь, всё ещё рядом. Вот и решай серьёзный я или нет. Только дело ведь не в этом, верно? Для одного из толстосумов ваших себя бережёшь. На кой тебе какая-то любовь, когда у меня за душой ни гроша, только покошенная халупа, мать – безработная швея и батя инвалид. Куда мне с вашими женишками тягаться? В кого ни плюнь – у всех дворцы да мерины. Прости, принцесса, что смел покуситься...

Князев подаётся ближе, яростно раздувая тонкие ноздри и вселяя в душу ещё больше смуты. В его словах есть доля логики, но это ещё не даёт ему права оскорблять ни меня, ни, тем более Дари.

– Уходи. – Толкаю его в грудь, чувствуя, как первые слезинки дрожат на нижних веках, готовые вот-вот перелиться через край. Это наша первая ссора за все двенадцать лет, что мы знакомы и, скорее всего, последняя. – Видеть тебя не хочу.

– Да ради бога! – огрызается Паша, выглядя при этом слегка обескураженным. – И вот ещё, – добавляет, просовывая пальцы себе за шиворот и стягивая через голову цепь с двумя кулонами в виде половинок сердца: платиновый и золотой. – Вечером подарить хотел. А теперь... держи, в общем, на память будет.

Нам с детства прививают умение за пару секунд оценить точную стоимость золотого изделия в любой из трёх местных валют, поэтому мне не нужно смотреть дважды, чтобы прикинуть их непомерную для Пашкиного кармана цену. А наследства Князевым ждать неоткуда.