Мышеловка

Я чувствую слёзы на своих щеках. Так не вовремя, так унизительно. Стираю их тыльной стороной ладони, прячу, а отчаянью тесно в груди, оно всхлипами рвётся наружу, заходится воем. За симфонией боли не слышно дверного щелчка, поэтому оказавшись вдруг в крепких объятиях, ошарашено порываюсь на волю. Меня пугает не столько неожиданность этого жеста, сколько выработанный годами рефлекс ждать от него поддержки и помощи, что в свете нынешних обстоятельств редкостная глупость.

– Перестань, ты разбудишь детей, – шепчет Драгош, грубо без намёка на ласку прижимаясь губами к моему виску. "Обманутый", "преданный", алчущий мести. Теперь он может не притворяться. Теперь он может раздавить и обязательно поступит как того требует его гордость, но не сейчас.

Этим вечером он упивается моей агонией.

Моя непрошенная любовь, мой строгий укротитель – объевшись пряниками, я и забыла, как виртуозно ты орудуешь кнутом. Тебе ведь тоже плохо. Ты гулко выдыхаешь, вряд ли от удовольствия. И пальцы, что зарываются мне в волосы, пробегают вдоль нагих лопаток – они не гладят. Они запоминают. Так неужели наш Эдем не стоит даже шанса на искупление и рваные невидимые шрамы единственное, что от него останется? Не станешь бороться? Прогонишь?

Я прокляну тебя... и всё равно продолжу любить.

Драгош будто слышит меня и слегка отстранившись, лезет рукой в карман своих брюк, а я за все эти дни добровольного заточения, наконец, решаюсь открыто на него посмотреть. И первым делом обжигаюсь встречным взглядом. В кофейных глазах сплав нежности и муки, тоска и злость, но ярче всего пылает непреклонность. Чем не заклинай, его решение уже не отменить, максимум выторговать послабление. Если повезёт.

– Сегодня я научил Миро делать бумажных журавликов, – голос Драгоша хрипнет и он замолкает, прикусывая нижнюю губу. Мы одновременно подаёмся друг к другу, я – вставая на цыпочки, он – склоняясь, но через мгновение синхронно замираем, не преодолев всего ничего до поцелуя. Каких-то пара сантиметров, в которые в последний момент успели вклиниться его гнев и моя обида. – Наш сын просил передать его тебе. Свой первый журавлик.

Мою ладонь царапает острие альбомного листа. Опускаю глаза на объёмную конструкцию, впитавшую тепло его руки – лети, птичка. Улетай... надо же, как символично.

Дети должны рождаться от любви, дорогой.

Я закрываю глаза. В ту ночь, произнося эти слова, я ещё не понимала, что уже люблю его, как не понимала того ни выбивая нож из Пашиной руки, ни проклиная озверелость жениха во время выноса чести. Моя симпатия к Князеву формировалась годами, а вот чувства к тогда ещё будущему мужу зародились всего за какие-то доли секунды, хватило первой встречи взглядами, совокупности запаха, голоса, прикосновения. Именно они каждый раз вынуждали покоряться, прощать. Так что же ты, Драгош?! Что тогда творится в твоей душе, если не нашлось в ней ни гибкости, ни милосердия?

Ярость поднимается во мне новым валом – я захожусь тихим простуженным смехом.

– Дети должны в любви не только рождаться, но и расти. В любви обоих родителей. Они наше продолжение, божий дар, а не инструмент наказания. Их-то за что? – голос срывается. Сердце горячим живым кулаком бьётся в рёбра, пытается расколоть их, пробив изнутри ослабшую обитель. Запрокинув лицо, вижу знакомого мне человека, родного, не чужака или бездушную машину и злость уходит с уколом острого сожаления. Его мне будет не хватать ничуть не меньше – Чтобы наказать достаточно отдалить от себя.

Драгош чему-то хмурится, ласково пробегая пальцами правой руки по моему предплечью до согнутого локтя. Моя ладонь всё ещё лежит на его беспокойной груди, каналами вен принося чувство вины за то, что приходится нагнетать его траур. Беда всегда приходит не вовремя. Рвано выдохнув, касаюсь покаянным взглядом усталых глаз, свежевыбритых скул, сползаю вдоль ворота тонкой водолазки к чёрному пиджаку и тихо всхлипываю. Как же всё не к месту.

– Здоровье, вот о чём тебе сейчас нужно заботиться, – он кивает в сторону прикроватной тумбы, заваленной микстурами и разноцветными блистерами. – Ты всё ещё не выпила вечернюю таблетку. Займись лучше этим, а в остальное не лезь. Сам разберусь. Утром заскочу.

Киваю, уязвлёно закусывая губу. Я-то надеялась, что хоть эту, последнюю, ночь он проведёт дома. Мне будет его сильно не хватать... Драгош делает шаг назад, чуть сжимая в локтях мои руки то ли бессознательно, то ли намекая – крепись и затем отпускает, возвращая мне холод одиночества. Развернувшись, он пересекает комнату, чтобы, порывшись среди лекарств, вернуться с ключом от межкомнатной двери.

– Постарайся хоть этой ночью не забыть запереться.

Не совет – предупреждение.

– Не забуду, – выдыхаю, провожая взглядом широкую спину.