Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.

Проводя здесь всё лето, я убегала через запасной выход поиграть с мальчишками. Ромка Юдин тоже приезжал из города к бабушке. Наши дворы разделяла натянутая на колья сетка. Его калитка выходила на другую улицу, потому он пробирался через свой огород в наш сад и кидал в окошко маленькие камушки, вызывая гулять, в то время как сорвиголова Витька Болтарев ждал нас возле раскидистого старого дуба.

У двери запасного выхода нет биопропускника, и с тех пор как власти объявили, что воздух отравлен, её не открывали. Папа завесил стену трёхслойной полиэтиленовой плёнкой и нагрузил побольше хлама на стеллаж. Когда в дом приходили проверяющие, они так и не узнали, что прячется за стеллажом.

Наверху послышались шаги, так не вовремя выдернувшие меня из беззаботности детских воспоминаний, где ещё можно было купить кое-что из продуктов в магазине, посидеть после школы с одноклассницами в кофейне, подышать свежим воздухом, подставить лицо тёплому солнышку и прохладному ветерку.

Решив, что коробки подождут, я поднялась в общую комнату. Озадаченный и удручённый вид мамы не предвещал ничего хорошего.

– Что-то случилось? – надеясь не услышать дурных новостей, спросила я.

– Нет, – не глядя на меня, ответила мама и пошла к лестнице на второй этаж.

Предчувствие беды витало в воздухе ледяным сквозняком. Понимая, что ему неоткуда взяться и это всего лишь эмоции, я схватила маму за руку:

– Мама, поговори со мной, пожалуйста!

– Я устала. Мне нужно выспаться, – она не глядя отстранила мою руку.

– А как же завтрак?

– Я хочу спать. Если облако накроет нас раньше срока, меня могут вызвать на дежурство уже ночью.

Такой настрой выглядел подозрительно. Мама иногда отказывалась от ужина, но от завтрака, да ещё и после дежурства – никогда.

– Тебе надо поесть, – настаивала я.

– Не хочу, – огрызнулась мама.

– Чего тебе наговорила соседка? Ты вернулась сама не своя. Что произошло? – она уже поставила ногу на ступеньку, и я боялась, что разговора не получится.

Каждый раз, когда мама хотела избежать разговора, она ссылалась на усталость или придумывала иную причину, уходила в свою комнату и ложилась спать. Мы с папой давно заметили за ней эту особенность. И если удавалось убедить её поделиться переживаниями, всякий раз причина такого поведения была крайне серьёзной.

– Пожалуйста, поговори со мной!

Мама повернула ко мне потемневшее лицо, и уверенность в том, что я хочу знать о произошедшем, пошатнулась.

– Пойдём, – глухо произнесла она и стала медленно подниматься по лестнице.

Я редко заходила в родительскую спальню. Эта привычка у меня осталась с тех пор, как я была ребенком. Когда в этой комнате жила бабушка, она тоже строго настрого запрещала туда входить.

– У каждого должно быть личное пространство, – повторяла она, закрывая у меня перед носом дверь. – Мы не стадо, не овцы, которых загнали в один хлев. Мы люди! Помни это всегда.

После таких назидательных речей бабушку тревожить не хотелось. Но теперь, переступив порог комнаты, я с любопытством оглядывалась по сторонам. К моему удивлению, тут всё было так, как я помнила: старинная вешалка, широкая кованая кровать с высоким заголовником.

Бабушка рассказывала, тумбочки на витых ножках, стоявшие по кроям кровати, и туалетный столик у окна, это всё, что осталось от мебельного гарнитура. Как же она называла это тройное зеркало, в которое, если сделать два больших шага назад, можно увидеть всю себя с разных сторон? А! Вспомнила! Трельяж!

Дед бурчал, вспоминая покупку:

– Это же надо! Купили мебеля в СССР, а на утро оказалось, что мы живём уже в другом государстве!

– Чего, старый, кудахчешь как квочка? – злилась бабушка, и, глядя на то, как я хлопала глазами, не понимая, о чем они говорят, в который раз повторяла: – СССР – это страна бесплатной медицины, лучшего в мире школьного образования, светлого счастливого детства и всеобщего равенства!

О стране счастливого детства я знала только по их рассказам, старым выцветшим фотографиям, да пожелтевшим книгам, задвинутым под стенку шкафов в библиотеке, словно их старательно пытались спрятать. В школьных учебниках об СССР не упоминалось. Как и не было ничего о том, что это некогда великое государство долгое время оставалось неотъемлемой частью мировой истории и героическим победителем фашизма. Но мебель, судя по всему, там делали добротную и долговечную. Массивный трёхстворчатый дубовый шифоньер, что стоял у двери, тоже родом оттуда. Бабушка говорила, он достался ей от ее мамы «в приданное», и она ни за что на свете не согласилась бы променять его на новомодные гардеробные и встроенные шкафы.

– Закрой поплотнее дверь, – попросила мама, усаживаясь на пуфик спиной к окну. – Видеостена сегодня просто разрывается, так громко…

Она вся сжалась, обхватила себя руками, словно пришла с мороза и никак не может согреться.

В комнате было тепло, но, глядя на неё, мне тоже стало зябко.

– Теперь ты меня пугаешь, – я сняла с вешалки тяжёлую вязаную шаль и набросила ей на плечи.

Мама вздрогнула и подняла на меня полный тревоги взгляд.