Мысли

1. Ув. Андрей Викторович, где, по-Вашему, пролегает маркированная граница между двумя персонажами культурного акта художник — зритель, предлагает ли автор зрителю: на, взберись на мои высоты и ощути себя на время, не в чистоте, конечно, и полной силе, а так, чуть-чуть, временно, ощути себя Мной (то есть идентифицируйся со Мной!); либо говорит он, автор, зрителю: глянь-ка, что, едрена вошь, получилось забавное! сам, понимаешь, удивлен, да вот сила какая-то ебитская налетела, подхватила, закрутила, завертела, навалилась, закружила, повалила, подняла, бросила, подбросила, подхватила, выбросила и — бах! — вот такое черт-те что прекрасное получилось, а?; либо говорит: куда смотришь, падла! на меня смотри, сука! какая разница, что за какашки вываливаются из меня, важно, что из меня, а не из тебя или из него (то есть граница пролегает по коже, облегающей виртуальный авторский организм); может, еще чего? может, вовсе и не так? может, вовсе и по-другому? может, автор и не отличается, не отделяется от зрителя неким таким жестоким образом? а может, это зритель, в смысле. Зритель, отчленяется и находит себя вдруг отчлененным, а рядышком отдельного, затянутого целлофаном суггестии внимания автора? вроде раньше все это было не так, а? все-таки проще решалось в сфере сословной и социальной? а сейчас — черт-те что!

2. И естественно спросить мне Вас следом: Андрей, уважаемый, свет наш Викторович, где проходит эта пресловутая граница между текстом и контекстом? ну, возможно, для Вас эта проблема очерчена вполне четко, четче, чем у прочих, по причинам чисто организационным, но все же; и где проходит граница между отдельной вещью и всем творчеством как целым, нерасчленяемым актом, просто явленным в дискретном времени; не натыкается ли попытка локализировать каждое отдельное произведение на некий принцип неопределенности? какова тенденция: отдельная вещь ли пытается раствориться в творчестве, тем самым отдавая предпочтение прочтению себя просто как энергетической точки в силовом поле, формирующем некую позу-лицо художника? либо все творчество старается распасться на отдельные перфектные (ну, конечно, в пределах своей аксиоматики) вещи, своими лучами свечения этой перфектности старающиеся напрямую связаться с красотой или с истиной, оставляя слишком слабые и немногие валентные связи для памяти о творце-художнике (существование которого есть факт биографический)? что предпочитает вычислить нынешний зритель и что предпочитает вычислить в зрителе нынешний художник? а что вычислял прошлый? каковы будут заботы будущего, ну, хотя бы ближайшего будущего зрителя? Да, еще, в конце — любите ли Вы, Андрей Викторович, своего зрителя?

3. И, наконец, вопрос весьма скучный, пошлый, неинтересный, глупый, последний, вернее, в наших разговорах вопрос из первых, выскакивающий уперед других зачастую, но по смыслу вопрос из последних, типа: правда или закон? истина или красота и т. п., как и все подобные вопросы, ответ имеющий на себя весьма смутный, если и вообще имеющий, и даже, собственно, ответ на него не обязателен, важна сама энергия его объявления, так что и задавать его глупо и бессмысленно, но как бы можно артикулировать его вздохи ночные, всполохи окрест его значений и откровений эстетических безумных, вот и скрепя сердце не знаю что — то ли вопрос задаю, то ли сердце рукой придерживаю, то ли песню начинаю запевать, мотив чувствую, а слов и не ведаю — есть ли; так что коли уж пошел разговор у нас о возможных границах, так вот: где пролегает граница между жизнью и культурой, то есть, конечно, не в смысле обозначения географических пунктов, как, например: начинаясь от Ленинграда (быв. Петрограда-Петербурга), она, граница, затем проходит по Пушкину, символистам, пересекает реку под названием Лета и резко уходит на север, достигая Соловецких островов, и заканчивается пением, плясками и салютом в городе-герое, столице нашей родины Москва; нет, меня интересует она не как величина скалярная, а скорее как… скорее как, скорее как… в общем, хуй его всего этого, блядь знает! сами разберитесь, уважаемый Андрей Викторович.