Мысли

Через некоторое время я уже в офисе, и Сергей Анатольевич приветствует меня своей обычной мягкой, виноватой, обманчивой улыбкой. Я гляжу в его застенчивое лицо, лицо удачника и счастливца. Нет, он не притворяется. Это у него с детства — печать вины за собственную удачливость и счастье. Сын и внук видных адмиралов нашего славного военного флота, воспитанный в холе и ласке на мягких диванчиках, при свете тихих и обволакивающих желтоватой аурой торшеров. Мать, бабушка и тетка сами обшивали его, обряжая в розовые бархатные костюмчики с почему-то пуговкой на шее вместо галстука или бабочки (прихоть мамочки — Смольной выпускницы). В семье два рояля — белый и черный. На одном играет мама, на другом — Сереженька. Сереженька уже играет лучше мамочки, но балуется, корчит рожи, и поет тоненьким издевательским китайским голосом, высовывает язык, вскакивает и заголяется пред мамочкой сумасшедшим японцем. Мамочка в ужасе. Она не знает, что это — результат недавно перенесенного Сереженькой потрясения. Он, как обычно, гулял со своим сенбернарчиком, когда на них напали хулиганы. Двое держали Сереженьку за рукавчики синенькой матросочки, а остальные острыми ножами стали вспарывать бедную собаку с целью сделать из ее шкуры себе шапки и меховые польта. Умная добрая собака, понимая, какое мучение это представляет для нежного чувствительного мальчика, старается не визжать и не плакать, и даже улыбается во время этой процедуры своему крохотному и безвременно теряемому хозяину. Дальше Сереженька ничего не помнит. Домой его принесли рослые усатые милиционеры, приговаривая: «Не извольте беспокоиться, товарищи адмиралы!» Отдали честь и, громко топая, пятясь, шумя простуженными носами и прокуренными глотками, чуть-чуть задевая массивными телами изящную мебель, удалились. С тех пор поселилось в Сереженьке что-то, полюбил он вспарывать ножичком животики у мягких игрушек, заглядывать им в неприличные места и бубнить что-то мерзко-гортанное. Но мамочке удалось перебороть это, и она научила его вязать и вышивать яркими разноцветными нитками. С тех пор мог он сам себе зашить носки или пришить пропавшую пуговицу, которых не так уж и много было в послевоенных магазинах.

Я прихожу в гостиницу и принимаюсь за рисование. Надо сказать, что композиция, расположение изображения на листе академического рисунка несет на себе черты и значения мандaлы — структурной проекции мироздания на данное двумерное, ограниченное прямоугольным обрезом пространство. Мы не можем знать: прямоугольно ли, многоугольно ли или какое иное мироздание, мы просто его проецируем на лист бумаги и соответствующим образом населяем различными значениями точки нашего рисовального пространства. Конечно же, мы в наше время не можем произвольно распоряжаться им, да и пока еще функционирующие антропологические принципы ориентации и восприятия окружающей среды заставляют соответствующим образом выстраивать иерархическую структуру значений точек рисовального листа.

Вот сегодняшнее стихотворение:

v| o4024  На платформе пригородной Кратово
                Местная старушка неприметная
                Тихую молитву благодатную
                Тихо повторяла многократную
                Безо всякого отзыва со стороны проходящих

                Тихую молитву многократную

                Повторяла слышимую еле
                Ангелы стремительно слетели
                Видимые на платформу Кратово
                К старушке местной

3-й день

Поутру меня разбудил звонок из Африки. В ужасно холодном номере мне стало вдруг тепло и приятно. Человек из Африки говорил к тому же на сносном русском. Он почему-то сообщил, что едет в Москву сниматься в новогодней программе, спрашивал, буду ли я сниматься тоже. Я стал сомневаться в Африке и стал мерзнуть. И тут я окончательно понял, что звонит мне Африка, известный персонаж ленинградской художественной сцены. В Ленинграде он появился неизвестно откуда, во всяком случае, никто никому не мог ничего объяснить. Всем он представился как Сергей Анатольевич Бугаев, что как раз и странно. Говорят, я не видел, но верю, что пришел он пешком в каком-то странном светящемся одеянии, говорил резким гортанным голосом, сходным с клекотом, и был абсолютно бурого цвета с головы до ног. Потом он сделал себе операцию, резко ускорил и выпрямил горбатый нос, убрал скулы и слишком выдающиеся скулы, вырвал лишние зубы, сделал вытягивание голеней и бедер на несколько сантиметров, убрал ненужные шейные позвонки и стал вполне благопристоен. Но от знавших его в прежние времена за ним сохранилось его имя — Африка. Да и на теле до сих пор проступают плавающие, меняющие очертание, дислокацию и окраску пятна, своей конфигурацией все время будоража некие подозрения о тайнописи и знаковой эманативности констелляций.