Мысли и размышления

Срочно сел за комп. Надо познакомиться с женщиной. Для утешения.

Нашел почти тут же. Зовут — Любушка. Богатая. Очень! Вот она на сафари охотится на львов. Вот ловит на донку пираний. И т. д.

Любушка пригласила к себе в гости.

Приехал. Домина у нее на Рублевке. Забор десять метров. Псы-убийцы сидят на злаченой цепи.

Проводит в свои хоромины. И тут я обмер! На стенах, в виде охотничьих трофеев, приколочены головы мужчин. Лысые и в поэтических кудрях. Брыластые и субтильные. И т. д.

— Кто такие? — спрашиваю, выбивая зубами «Танец с саблями» ныне покойного композитора Арама Хачатуряна.

— Мои бывшие мужья. Все банкиры.

— Так вы черная вдова?

— Ну, конечно…

Дорогие друзья, я тотчас покинул эти чертоги. Еле унес ноги.

Не хочу я висеть на стене! Хоть я и не банкир. Мне еще жить да жить…Книги писать, наконец.

И теперь моя любимая поговорка такая: «Сорок пять — баба ягодка опять». Слова эти супруге моей очень нравятся.

Девушка с кривыми ногами

Не ту главу в романе написал, герой дико запил, мясорубка сломалась. Привычный мир с треском рушится, и я оказываюсь вне родных стен, среди совсем других женщин.

Я понимаю — и отдаю себе в этом полный отчет, — что там, куда я попадаю, девушки с кривыми ногами приятней и нежнее всех прочих девушек, у которых ноги либо прямые, либо не настолько откровенно кривые, как у моей новой знакомой. А у моей новой знакомой ноги очень кривые и тонкие, как самодельные удочки. Это поразительно для меня сексуально. Я вот однажды с ней просыпаюсь и вижу эту девушку с кривыми ногами, и так мне от этого на душе сексуально, что хочется сразу этой девушкой овладеть. Она не против. Она говорит, что ждала, когда ею овладеет такой модный и духовный человек, как я. И я ею овладеваю, и время для нас обоих сжимается, и пространство тоже сжимается, и весь вещный мир перестает что-либо значить, и мы с ней оказываемся на полу в долгом и сладостном процессе овладевания друг другом. Она — мною, я — ею. Да, именно на полу, а не на кровати мы как бы проходим сквозь самих себя, сквозь наши физические тела, и попадаем на тот уровень, где находятся наши души. Кричим мы при этом так же громко и заунывно, как звери в темном лесу. Потом мы кончаем. Она в меня, я в нее. Судорожно и забойно. Кончив, мы продолжаем лежать, словно мертвые, и она долго ничего не говорит, а потом говорит, что еще ни разу в жизни так живо, мощно, яростно, так сильно не кончала в меня. И я ей откровенно говорю, что и я тоже не кончал в нее так живо, мощно, яростно и сильно. Полежав как мертвый еще какое-то время на полу, я добавляю, что это, наверное, потому, что ноги у нее такие кривые, какие трудно даже вообразить. И она соглашается с этим. Она говорит, что да, это так, и ей от этого хорошо, и жить дальше ей хочется, и даже ребенка от меня родить не слишком большого, но симпатичного. А что касается меня, то ей во мне больше всего нравится, что у меня ноги прямые и ровные, как придорожные столбы. Они-то удачно и контрастируют с отчетливой кривизной ее ног. А во всем остальном мы с ней — единое целое. И пусть она навсегда такой и останется — моей новой девушкой с кривыми ногами!

О Луне, пустоте и проходящей моде

Выть на Луну я не умею. Я — человек работящий, поэтому мне и выть заподло. Я лучше еще каких-нибудь пару слов напишу, мусор вынесу, дюбель в стенку забью, на жену наору за то, что она с пылесосом в мой рабочий кабинет входит. Одним словом, я, наорав на жену, опять сижу, а затем прихожу к выводу, что двигаться к завершению моего романа мне еще долго предстоит. Ты, думаю я, коли уж начал, так тебе и заканчивать!

Еще несколько соображений из более-менее смежных областей. Езда на первоклассных автомобилях, шикарные дома, одежда с европейских стильных подиумов, забойная аппаратура, лучший и непрерывный отдых, страсть к азартным играм, коррупция, огнестрельные войны, бюрократические игры… Все это тоже отвлекающие маневры. Но и они не ко мне. Во-первых, нет у меня ничего из вышеперечисленного. А во-вторых, человек, да к тому же еще и писатель, страшно боится зияющей нравственной пустоты и мечтает в ней не погибнуть. Боится, мягко говоря, по уши в дерьмо погрузиться.

И правильно делает, что боится!

А что до меня, то лично я в дерьмо терпеть не могу погружаться. С детства к этому себя приучил. С юности испытываю отвращение к ассенизаторству и выгребным ямам, помойкам и отхожим местам. Поэтому я не просто ревностный сочинитель, а просто-таки разгоряченный сторонник правильного и честного проживания. Я весь заточен на то, чтобы с утра до ночи, с одной стороны, свой роман сочинять, а с другой, размышлять о жестоких тайнах и кромешных загадках буйствующей вокруг общественной биологии. А какой человек на это не заточен, так он и думает о том, какой «экслюкзив» наиболее выразителен, что называется, «по движухе».