Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение

В 1869 году Джеймс получил диплом по медицине, но он никогда не практиковал. «Я вступил в ряды медиков пару месяцев назад. Мое первое впечатление – здесь очень много надувательства, за исключением хирургии, где нечто позитивное иногда встречается; доктор своим присутствием оказывает скорее моральное воздействие на больного и его семью, чем делает что-либо существенное, – написал он в письме своей матери, иронично добавив: – Кроме как извлекает из этого деньги». Однажды Джеймс поделился с другом: «Я меньше, чем кто-либо, подхожу на роль работника науки, тогда как все мои помыслы заключаются в том, чтобы жить жизнью ученого».

Джеймс заинтересовался физиологией и психологией, которая в те времена считалась частью философии. В 1870 году он повредил спину, в результате чего стал почти инвалидом, и в том же году умерла его любимая кузина – эти два неожиданных события повергли его в пучину отчаяния. Джеймс пережил кризис. «В этом состоянии философского пессимизма и общего угнетения духа от печальности моих перспектив, – писал он, – как-то вечером, в сумерках, я отправился в кладовую, чтобы взять там какую-то книгу; внезапно что-то обрушилось на меня, словно вырвалось из темноты. Это был чудовищный ужас моего собственного существования». Он вдруг представил пациента-эпилептика, которого видел на студенческой практике, – «черноволосого юнца с зеленоватой кожей». Этот парень целый день сидел «на одной из скамеек или, скорее, на полке, прикрепленной к стене, упираясь коленями в щеки, и грубая серая нижняя рубашка, составлявшая единственную его одежду, облегала его тело».

Джеймс поделился этим воспоминанием почти три десятилетия спустя, пересказав его в виде переживания выдуманного персонажа-француза в своей книге «Многообразие религиозного опыта». Позднее он признал, что эта история из его собственной жизни была иллюстрацией его душевного расстройства. Образ несчастного, безмолвного юноши оказал неизгладимое впечатление на Джеймса. «Это было невероятно острое ощущение моего такого незначительного отличия от него, что нечто, до сих пор твердое, в моей груди сломалось и я превратился в груду дрожащего страха… Теперь я всегда сочувствую всем, кто испытывает нездоровые, болезненные ощущения».

В поисках откровения, способного вырвать глубоко укоренившееся в нем страдание, Джеймс обратился к сочинениям Шарля Ренувье, французского философа, который в последующие годы оказал на него сильное влияние. Однако без вопросов не обошлось: «Я закончил первую часть второй книги Ренувье “Опыты общей критики” и не вижу причины, почему его определение свободной воли должно быть определением иллюзии. Во всяком случае, пока – до следующего года – я буду считать, что это не иллюзия. Моим первым действием свободы будет вера в свободную волю».

В итоге Джеймс пришел к одному из краеугольных камней своей интеллектуальной и эмоциональной жизни, оспорив идею Ренувье о том, что мы обманываем себя, когда верим во власть над собственным разумом. Джеймс силился противостоять разрушительному потоку собственных мыслей и восстановить контроль над своим эмоциональным состоянием.

Вне зависимости от того, были ли его представления жизнеспособны, они помогли Джеймсу по-настоящему воспрянуть. Скоро он понял, что недостаточно принять правильную точку зрения; нужно еще и действовать в соответствии с ней. «Теперь я пойду дальше по своей воле, не только буду действовать, но еще и верить, – написал в дневнике Джеймс. – Верить в свою индивидуальную реальность и творческую силу».

Джеймс начал выздоравливать и рискнул двинуться дальше, заявляя, что отказывается от веры в физическую основу психических расстройств. Когда отец Джеймса спросил его, как он пришел к такому изменению в самом себе – от печали к «великому вдохновенному потоку», – Джеймс ответил, что он, «помимо всего прочего, увидел, как разум действовал независимо от материального принуждения, и, следовательно, с ним можно справиться самостоятельно». Джеймс заключил, что такие заболевания, как меланхолия или ипохондрия, – два недуга, с которыми боролся он сам, – не обязательно необратимые, наследуемые, физиологические состояния – иногда мы сами сознательно можем избавиться от них. Это открытие во многом изменило лейтмотив жизни и психологических изысканий Джеймса, он преисполнился силы убежденности и веры в лучшее. Он вырвался из тисков страдания – пусть даже на время. Этот триумф задал тон для всего направления его деятельности. «Отчаяние ломает большинство людей, – скажет Джеймс в своей лекции более чем через тридцать лет, – но есть и те, кого отчаяние заставляет проснуться».

Конечно же, Джеймс не был первым, кто заинтересовался проблемой возвращения себе власти над собственными мыслями и действиями. Древние греки пытались объяснить эту загадку в космологических или сверхъестественных терминах. В эпической поэме Гомера «Илиада» царь Агамемнон, предводитель греческой армии, обвиняет богов и отказывается приносить извинения за то, что неразумно поступил с одним из своих самых сильных солдат: