Прозописец.
Для прозаика любая экранизация – уникальная реклама его творчества.
Талантливое произведение – это не только рассказанная автором образная история, «вымысел», над которым читатель, по выражению Пушкина, «обольётся слезами», но и тончайший социально-нравственный сейсмограф, предсказывающий даже отдалённые бури и катаклизмы нации, социума, человечества.
Самое тяжёлое – поднять нашу лёгкую промышленность.
Нет пророков в своём Отечестве – одни пороки.
Проститутка – бактериологическое оружие дьявола!
♦
Искусницы коммерческого соития.
Покупать женщин так же бессмысленно, как одуванчики. Они же под ногами. Нагнись и сорви!
Простоту ищите не в искусстве, а в инструкции к стиральной машине!
Очаровательная постельная простушка.
Есть такая профессия – Родине изменять.
Выбрать творческую профессию, не имея настоящего таланта, значит сломать себе жизнь.
Прошлое – как климат: если солнечно, мы его хвалим. Когда непогода, ругаем.
♦
Никто не хочет назад в прошлое. Да это и невозможно. Но, умело пугая прошлым, нас уже наполовину лишили будущего!
♦
Нельзя любить прошлое. Можно помнить.
♦
Вспоминая прошлое, мы чаще всего перебираем наши весёлые ошибки, а не скучные правильности.
♦
Минувшее, пройденное, даже если в нём полным-полно ошибок, всегда дорого, потому что невозвратимо…
♦
Представления любого человека о своём прошлом – это вид самообольщения.
Придуманный, ненатуральный псевдоним каким-то таинственным образом искажает развитие творческой личности, направляя в ложное, ненастоящее русло.
Честная публицистика не та, что работает на очередного олигарха, очередного политического проходимца, а та, что работает на державу, на непреходящие нравственные принципы, – она не устаревает.
♦
Реакция общества и власти на актуальные публицистические высказывания гораздо острее и болезненнее, нежели на художественно упакованные инвективы. Иные начальники государства даже испытывают пикантное возбуждение, узнавая себя в цветистых сарказмах романиста. Но не дай бог заикнуться о том же самом в газете: старуха Цензура тут же заточит свой синий карандаш. Нет, я не жалуюсь, а хочу обратить внимание на то, что любая власть борется с инакомыслием одинаково: начинает с замалчивания, а заканчивает замачиванием.
Пушкин всегда будет влиять своей недостижимостью. Автор, следующий законам построения поэтической или прозаической фразы, невольно совершает насилие над живым языком. Так вот, у Пушкина этого насилия вообще не ощущаешь. Русский язык в его слове дышит без стеснения. Корсет литературной формы нигде не давит. Даже сознательная архаика не воспринимается у Пушкина как таковая, она в контексте обновляется, будто икона.
Настоящая, профессионально написанная пьеса, адресованная зрителю, а не соратникам по эстетическому помешательству, способна ограничить бесплодный произвол режиссёров и помочь выскочить из затянувшегося «дня сурка». Но для этого многих лауреатов надо заново учить писать пьесы.
♦
Лабораторная пьеса – это такой же нонсенс, как балет в уборной. Конечно, можно и там станцевать. Но зачем и кто увидит?