Mysterium Coniunctionis

147 Как исследователи природы, алхимики продемонстрировали свою христианскую позицию своей "pistis" в предмет их науки, и это была не их вина, что во многих случаях психе оказалась сильнее химической субстанции и хорошо защищала свои тайны, искажая результаты исследований. Только более острая наблюдательность современного человека указала на то, что ключом к запертым дверям химической комбинации являются взвешивание и измерение, после того, как интуиция алхимиков в течение нескольких веков твердила о важности "меры, числа и веса"[701]. Главное и наиболее конкретное открытие заключалось в том, что материя — живая, что для человека средневековья было чем-то само собой разумеющимся; в самом деле, каждая месса, каждый церковный ритуал и каждое совершенное реликвиями чудо демонстрировали ему этот естественный и очевидный факт. Для того, чтобы такие ученые, как Лавуазье, наконец-то решились потянуться за весами, потребовались французское Просвещение и сокрушение метафизического взгляда на жизнь. Однако сначала алхимиков заворожила душа материи, которую, что алхимикам было неизвестно, материя получила от человеческой психе посредством проекции. Несмотря на их полную зацикленность на материи, как на конкретном факте, они следовали этим психическим путем, приведший их в область, которая с позиции нашего образа мышления не имела ни малейшего отношения к химии. Работа их ума практически полностью состояла из интуитивного восприятия психических фактов, а интеллект играл лишь скромную роль ассистента. Однако, результаты этого любопытного метода исследования на протяжении нескольких веков оставались недоступными пониманию любого психолога. Если человек не понимает другого человека, то он склонен считать его дураком. Беда алихмиков была в том, что они сами не знали, о чем говорили. Тем не менее у нас есть достаточно доказательств того высокого уважения, которым пользовалась их наука, и того восторга, который вселила в них загадка материи. Ибо они обнаружили — снова воспользуемся серой в качестве примера — в этой субстанции, которая была обычным атрибутом ада и дьявола, а также ядовитого, хитрого и предательского Меркурия, — аналогию с наиболее священной фигурой их религии. Вот потому они и снабдили эту таинственную субстанцию символами, которые должны были характеризовать ее зловредную, опасную и жуткую природу, и выбрали именно те, которыми (в их положительном смысле) отцы церкви в своих писаниях наделяли Христа. Ими были змея, лев, орел, огонь, облако, тень, рыба, камень, единорог и носорог, дракон, ночной ворон, опутанный женщиной мужчина, курица, вода и многие другие. Этот странный набор объясняется тем фактом, что большинство созданных отцами церкви аллегорий помимо положительного имели и отрицательное значение. Так у святого Эухерия[702] прожорливый волк в "своей хорошей части" обозначает апостола Павла, но в "своей плохой части" обозначает дьявола.

148 Из этого нам следовало бы сделать вывод, что алхимики открыли психологическое существование тени, которая противостоит осознанной, положительной фигуре и компенсирует ее. Для них тень ни в коей мере не была privatio lucis; она была настолько реальной, что они даже думали, что могут различать ее материальную плотность и этот конкретизм привел их к тому, что они стали приписывать ей высокую роль прародительницы не подверженной разложению вечной субстанции. В религиозной области это психологическое открытие отражено в том историческом факте, что только с возникновением христианства дьявол, этот "вечный противник Христа", принял свою истинную форму, и что фигура Антихриста появляется на сцене уже в Новом Завете. Для алхимиков было естественно предположить, что это они выманили дьявола из тьмы материи. Действительно, как мы уже видели, имеются некоторые признаки этого, но это всего лишь исключения. Гораздо более широко распространненной и истинной характерной чертой алхимии было оптимистическое представление о том, что этому созданию тьмы предназначено быть "medicina", что доказывает определение термином "medicina et medicus" неблагонадежной серы. Тот же самый термин возникает, как аллегория Христа, у святого Амвросия[703]. Греческое фариакоу (яд и противоядие) является признаком ее амбивалентности. В нашей притче о сере река, в которой течет "самая опасная вода", ставшая причиной стольких смертей, аналогична воде, вытекшей из бока Христа и потокам, хлынувшим из его живота. То, что в одной месте является благодатной рекой, в другом является ядом, в котором, однако, скрыты целебные свойства.