Мысы Ледовитого напоминают

Дубель-шлюпка не могла взять нужный запас еды, воды и снаряжения, так что в начале похода ее сопровождали дощаники с припасами, часто намокавшими, а то и вовсе гибнувшими. В АК понимали, что следует заранее выслать запасы к местам вероятных зимовок, но средств к этому не было, и пришлось ограничиться требованием устройства складов (через Сенат) от местных воевод, не имевших к тому, однако, ни желания, ни средств.

АК, экономя штат матросов, предписала дубель-шлюпкам треугольные паруса, поскольку они управляемы с палубы. Позже Беринг приказал, для усиления тяги, заменить главные паруса с треугольных на гафельные (они тоже управляемы с палубы), но без гиков[385] [ВКЭ 2, с. 36].

Будучи далёк от морского дела, не берусь дать оценку мореходности данной конструкции, но вопросы возникают, и удивительно, что за 300 лет их не задали знатоки. Для судна в открытом море крепление главных парусов к стеньгам опасно, да еще когда их нельзя быстро убрать из-за нехватки матросов. Напомню, что дубель-шлюпка не рассчитана на плаванье в открытом море. После года траты запасов, «Якуцк» стал терять остойчивость, но стеньги было не убрать (что делают при прямых парусах), и Лаптев был вынужден добавить 5 тонн камней [Троицкий, 1989, с. 19]. Это позже ускорило погружение гибнущего судна, затруднив доступ к течам, и уменьшило спасенную часть запасов.

Удивляет и расположение главного паруса (грота) на месте бизани. Бизань — парус для стабилизации кормы, его направляют против ветра (и для этого удобен бизань-гик, а гиков на «Якуцке» не было), тогда как грот служит движителем, только будучи поперек ветра. Поэтому неудивительно, если «Якуцк» плохо слушался руля. Так, X. Лаптев записал:

«в повороте нанесло на нас великую льдину… и несучи потерло форштевень».

После этого столкновения (13 авг. 1740 г.) события следовали стремительно, и гибель «Якуцка» стала неизбежной. К вечеру

«надломило форштевень, всю дубель-шлюпку помяло, учинилося великая течь… поставя три помпы, стали выливать. А из интрюма, дрова и провиант выбрав, засыпали щели мукою и конопатили, токма воды не убывало». Ночью «весь форштевень от киля до ватерштока выломало и выбросило на лед… нос погрузился, а корму приподняло. Подвели под нос грот и штаксель, засыпали меж ними и бортами мукою и грунтом, но токмо течь не уняли» [Троицкий, 1989, с. 19–20].

Поскольку еще до этого не удалось устранить течь по всему корпусу, то отчаянная попытка лейтенанта обезвредить носовой пролом, подводя пластырь из парусов, была, по всей видимости, бессмысленна, зато высыпан был едва ли не весь запас муки. Полагаю, что упомянутые в п. 13 Очерка «от некоторых нижних чинов „нерегулярныя и неистовыя слова“, смирявшиеся кошками», напоминали зимой командиру, что он оставил команду без хлеба, а спасал вовсе не корабль, но свою должность (имитируя борьбу до последнего). Всё это было верно, но рядовым членам экипажа было невдомек, что наказание командиру за утрату судна могло быть любым, вплоть до смертной казни.

Именно от возможности уголовного дела лейтенант решил обезопасить себя следующей записью о консилиуме офицеров:

«К вечеру „налилась дубель-шлюпка по самую палубу водою… прибылою водою и ветром NW тронуло лед и понесло дубель-шлюпку со льдом на 0S0 куда течение воды…“ Наступил решительный момент. В полночь на 15 августа в журнале сделана на судне последняя запись: „Командующий с ундер-офицерами зделав консилиум, что дубель-шлюпку спасти никак невозможно и дабы спасти хотя людей, того ради сошли на помянутый стоячий лед“» [Троицкий, 1989, с. 20].

Прочтя эти отчаянные до слёз слова, изумляешься — как можно совещаться, когда всё зависит от минуты и даже секунд? В любой миг «Якуцк» может, вскинув корму, столбом уйти в глубину. И как можно сойти на стоячий лед после консилиума, если еще до него «понесло дубель-шлюпку со льдом»?