Мысы Ледовитого напоминают

«В 30-х годах XVII века мангазейцы, казаки и промышленники, плавая по р. Анабар, открыли о. Бегичева… Промыслы и новые отношения с нганасанскими племенами оживили этот отдалённый угол мангазейской земли… и способствовали плаванию не только по Хатангскому заливу, но и вдоль берегов Таймыра. Одной из первых таких промышленных экспедиций, вероятно, 20-х годов, и является та, остатки которой найдены на о. Фаддея и на берегу залива Симса».

Строки эти весьма поучительны: даже в самое опасное время находятся люди, которые говорят и пишут то, что полагают правдой. Остаётся тайной, как редакторы это пропустили. Не заметили (статья обширна и название её [Белов, 1951] столь отстранённо от темы, что они могли не читать её внимательно) или уступили кому-то властному, кто отрицал северный путь? Оба варианта для тех дней сомнительны. Вернее, что Окладников оставил себе путь к смене позиции на случай смены политической обстановки. Ведь и в собственных статьях (их в сборнике три) он оставил намёки на то, что южная версия приемлема[37].

Да и Белов был не вполне одинок. Окладникову дали кое-какой отпор ещё в упомянутом заседании Арктического института в 1945-м. Протокола заседания не сохранилось, и всё, что мы имеем, это скупая журнальная аннотация [В Учёном совете]. Выступили 8 человек, из которых пятеро мягко раскритиковали доклад, а остальные трое призвали продолжить археологические исследования. Была принята резолюция (что надо, мол, продолжить), так что перед нами как бы девятое выступление — от институтского начальства.

Следы ножниц в резолюции ясно заметны — она призывает продолжить раскопки вообще, а не у мыса Фаддея, хотя обсуждались именно они, и докладчики призывали раскапывать именно там. Кто-то очень не хотел, чтобы учёные увидели лишнее, и в результате никто никогда не увидал того, что способно было похоронить весь северный вариант, а с ним и карьеру его приверженцев. Например, никому не следовало видеть гору пушнины, и размеров её так никто и не узнал[38]. Да мало ли что ещё осталось тайной?

Но вернёмся к обсуждению в Арктическом институте. Полярный гидролог Константин Гомоюнов отметил иную возможность, «южнотаймырский водный путь». То, чего Окладников старался избегать, всё же было сказано.

Статей он больше не печатал, в его книге [Окладников, 1948] ни о какой дискуссии речи нет, и без оговорок принят северный путь. Ни он, ни его спутница к теме ПСФ так и не вернулись, хотя материал этого требовал. Ну, хотя бы: булава (о ней Окладников узнал от старпома «Якутии», уже покинув бухту Симса) осталась лежать близ геодезического знака, на возвышении. Не была ли она в своё время положена на могилу атамана? Всё это следовало копать.

Северный путь надолго попал в учебники и справочники как великий подвиг русских, без упоминания южного, что продолжается и до сих пор. Это досадно, однако именно идея северного пути породила заказ властей. Там, где такого заказа не было, пропадали самые изумительные находки[39].

Лишь в 1973 году Троицкий вновь заявил в печати, что северный путь был невозможен. К сожалению, собственный вариант Троицкого (он уверял, что неведомые мореходы плыли из устья Лены) построен тем же «методом», что и критикуемый им, т. е. по законам мифа, и так же поражает равнодушие Троицкого к противоречиям. Этот вариант не мог тогда иметь успеха (не было заказа), однако следует признать, что именно Троицким был введён в оборот восточный вариант южного пути, каковой тоже должен быть рассмотрен.

Резьба на ноже из зал. Симса

«С большей или меньшей вероятностью можно прочитать начало надписи как Акакиа» [ИПРАМ. с. 141]. Второе слово начинается, ещё более гадательно. буквами М. У и Р

Троицкий никак не объяснял ни вещей и женщины с северо-запада Сибири, ни способа возможного ухода выживших на юг. Четверть века его не слушали, но вот, уже после его кончины, «Полярная энциклопедия школьника» (изд. «Северные просторы») вновь направила наших злосчастных путников к мысу Фаддея из устья Лены. И не как-нибудь, а под началом некоего Акакия Муромца, о котором ничего, кроме возможного имени на рукояти ножа[40], неизвестно. В лучших традициях хорошо забытого 1948 года по страницам учебной и справочной литературы покатил новый «артамоновский велосипед»: