МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе

Монаси были на послушаниях кто где, я зашел в лесопилку, попрощался, пожал руку Акинфию. Тот сегодня был здесь и отвлекся от своей работы (резной оклад для иконы был почти закончен), отложил в сторону стамеску (помню, я тогда подумал, как по-разному некоторые используют ее), сдержанно ответил мне и вдруг, совсем не в своей манере, вскочил и сбивчиво, стесняясь, предложил принять от него на память одну вещицу. Это была фигурка Иисуса высотой всего сантиметров в десять, но выполненная с потрясающим мастерством, с тонкостью необычайной. Иисус протягивал правую руку и смотрел прямо на меня. Я смотрел на фигурку словно завороженный, и слова благодарности застряли в горле. Когда же я все-таки опомнился и поблагодарил его, Акинфий сердито махнул рукой:

– Да ладно, чего уж. Счастья тебе. Вспоминай монастырь-то. Может, еще вернешься…

– Может, и вернусь, когда мозги кипеть перестанут и сам с собой примирюсь. Когда себя найду.

Выйдя на монастырский двор, я осмотрелся и решил в последний раз подойти к кресту, окинуть взглядом устье Двины, к тому времени еще не вставшей, еще судоходной. С крестного холма, который монаси называли Голгофою, открывался вид настолько захватывающий, что можно было часами простаивать на беломорском ветру, не замечая его холодных пальцев, так и норовивших забраться под одежду, и любоваться панорамой нижнего берега: перелесками, невысокими скалистыми морщинами, угадывающимся впереди морем, облака над которым были особенно белыми. Белое море, я так и не увидел его, не понял, какое оно, не зачерпнул в ладонь его влаги, не попробовал на вкус соль его. Жаль. Я подошел к кресту, провел по нему рукой: гладкий от ветра и теплый, ведь дерево же. Еще раз посмотрел вниз, полюбовался видом, позавидовал каким-то людям, идущим двинским фарватером на маленьком белом пароходе. Вспомнил Вертинского:

Мальчик смотрит. Белый пароходик
Уплывает вдаль по горизонту.
Несмотря на ясную погоду
Раскрывает дыма черный зонтик.
Мальчик думает: «А я остался!
Снова не увижу дальних стран,
Ах, зачем меня не догадался
Взять с собою в море капитан?»
Мальчик плачет, солнце смотрит с выси.
И прекрасно видимо ему,
Как на тот корабль седые крысы
Принесли из Африки чуму…
Вот уснут матросы в синем море,
Смолкнет пар в коробочке стальной,
И столкнется пароходик в море
С ледяною синею стеной.
А на пашне размышляет Ангел,
Он стоит на самом видном месте,
Знает он, что капитан Изангрий
Не вернется никогда к невесте.
Что уснет погибший пароходик,
Где по дну цветы несет река,
И моя душа, смеясь, уходит
По песку в костюме моряка.

– И моя душа уходит, ноя, по снегу в монашеском обличье, – продекламировал я напоследок то, что надуло мне в голову ветром с Белого моря. Пароходик, похоже, готовился причалить, и у меня даже появилась мысль спуститься, упросить их взять меня с собой, но я отчего-то не решился и, покинув холм, зашагал к станции.

«Не хочу стать капитаном Изангрием. Земля под ногами надежней, – успокаивал я себя, отметая прочь сожаленья, – да и мало ли откуда и куда он плывет, этот пароходик?»

До монастыря можно было добраться двумя способами – электричкой или вот так, по воде. Внизу была небольшая пристань, и к ней порой швартовались прогулочные катерки, привозили в монастырь туристов. Случалось это, по рассказам послушников монастырских, в основном летом. Но, может, и сейчас кому-то захотелось посмотреть на этот затерянный мир. Кто знает? Тем более мне с ними рядом делать нечего, да еще и в монашеском облаченье. Замучают расспросами, станут глазеть, пальцем показывать.