МЖ. Мужчины и женщины

– Олег Васильевич? Наконец-то! Я вам звонила сегодня, вас не было. Ангелина Федоровна.

– Да, да! – сказал он, не сразу сообразив, кто это. – Ах, Ангелина Федоровна! Слушаю вас.

– Ничего особенного, Олег Васильевич, просто хотела вас попросить приехать завтра и привезти повторно мочу. Вы могли бы?

Легкий мгновенный холод в глубине живота был ответом на эти слова, раньше, чем Олег Васильевич успел что-либо подумать. Он спросил глупо:

– А зачем?

– Мы просим иногда делать повторно, в некоторых случаях. Когда мы в чем-либо сомневаемся и хотим быть уверены.

– Вы знаете, Ангелина Федоровна, завтра я никак не могу. Я встречаю делегацию в Шереметьеве, – соврал Олег Васильевич, бессознательно обороняясь.

– Пожалуйста, можно послезавтра, – согласилась Ангелина Федоровна. – Приходите послезавтра утром.

Этот текст – шедевр. Проза на уровне Набокова. Главная удача – имя докторицы: Ангелина. Кандауров, сам не зная, разговаривал с ангелом. Дни его сочтены, он уже числится по другим учетным карточкам, его уносит в небо – ногами вперед. Тонкая реальная коннотация к ангелу – космонавт (давление у вас как у космонавта!). К этому же словесному гнезду относится слово «мальчик»: нечто приближенное к ангелу. Во втором цитированном отрывке появляется Шереметьево – аэропорт, то же небо, о котором Кандауров врет, что встречает делегацию (получается – что не врет). И наконец самое гениальное: в одном месте отчество у Ангелины не Федоровна, а Феодоровна: от Фео – Бог. Она из Божьей команды. Не знаю, может быть, это опечатка. Но в таком случае Трифонов – писатель, избранный богами, если даже опечатки работают на него и усиливают и без того сильнейший текст. (Думаю все же, что не опечатка, судя по его игре с именами Пафнутий и Порфирий в другой вещи.)

А вы обратили внимание на игру со словами завтра и послезавтра здесь и в «Доме на набережной»? Оба места корреспондируют: Смерть – Левка Шулепников не соглашается звонить завтра, а Смерть-Ангелина соглашается и на послезавтра. Это похоже на финал рассказа Чехова «Убийство». Сахалинских каторжан поднимают среди зимней бурной ночи, выгоняют из барака и везут на катере в море – разгружать только что прибывший корабль. Людей лишили последнего – каторжного сна. И вот постояв на рейде, катер возвращается на берег: разгрузку отменили из-за бурной погоды. Это Чехов пожалел своих убийц. Так и Трифонов нас жалеет: смерть у него соглашается задержаться на день.

ГОЛЫЕ АМЕРИКАНЦЫ

В Америке недавно был отмечен своеобразный юбилей: пятидесятилетие книги Грэйс Металэс «Пэйтон Плейс» и фильма, сделанного по этой книге. Я этот фильм как-то видел по телевидению, и мне он показался не совсем обычным по своей тематике, хотя и сделанным по всем стандартам расхожего Голливуда. Пэйтон Плэйс – это название маленького городка, в котором разворачивается действие книги. Фильмы тех лет – приятное отдохновение для глаза немолодого человека, привыкшего – а вернее, никак не способного привыкнуть – к внешнему виду современной молодежи, с ее культом уродства, со всеми этими татуировками и железками, приделанными к самым разным местам. На экранах пятидесятых годов – корректно одетые девушки и юноши, на первых нет даже мини-юбок, а вторые, страшно сказать, носят галстуки. Взрослые носят пальто и шляпы, а не нынешние куцые курточки, дамы на улице в перчатках. По советским стандартам тех же лет, то есть пятидесятых годов, они выглядят по-господски, так и представляли себе Запад тогдашние худо одетые советские люди. И он действительно был таким, в этом можно было убедиться по кинохронике тех лет, да и по иностранцам, начавшим приезжать в СССР. Помню, как все были потрясены в Ленинграде, когда туда в 55-м году прибыл польский теплоход «Баторий» с большой группой французских туристов. Для совка тогда иностранец был прежде всего хорошо одетый человек. О внутреннем мире западных людей представления, конечно, никакого не было.

Вернемся к юбилею. Вот что написал по поводу «Пэйтон Плэйс» колумнист «Нью-Йорк таймс» Дэвид Брукс: