МЖ. Мужчины и женщины

Конечно, американцы предпочли бы торговать, а не воевать. Об американском империализме до поры до времени можно было говорить только метафорически, характеристика эта была, так сказать, не качественной, а количественной, отмечающей широту экспортно-импортного охвата, везде присутствие США на мировом рынке, попросту – несравнимую экономическую мощь Америки. Сейчас дело меняется, и, надо признать, не по вине США: им навязывают империалистическую политику в традиционном ее смысле военного вмешательства и контроля. После 11 сентября США обязаны стать империалистической державой, это вопрос отнюдь не экспансии, а самосохранения, внутренней безопасности. Проблема в том, что это у американцев не получается, империалисты из них такие же, как из русских правозащитники-пацифисты, как батька Кондратенко из Сергея Ковалева. Оксфордский англичанин профессор Найл Фергюсон написал недавно статью об этой американской империалистической импотенции. Из предполагаемого, да и желательного, американского империализма ничего не выйдет хотя бы потому, что американцы не любят жить за пределами США. А в Британской империи к 1950-м годам на службе в колониях находилось около шести миллионов человек. Правда, Фергюсон почему-то не объяснил, почему исчезла так блестяще организованная империя. Это, впрочем, и без него ясно: после Второй войны силы старых колониальных держав истощились, а следовательно, исчезло то, что называется волей к власти. В Америке же никогда такой воли и не было.

В определенном отношении американцы напоминают русских: и те и другие не могут понять, почему другие люди не хотят жить так, как они живут. Это не империализм, а слепота к культурной качественности, к качеству как таковому – не «знаку качества», а определенности, необщему выражению лица. Миллиардер Тед Тернер сказал: если я смог, если Билл Гейтс смог, то почему вы не сможете? Русские недоумевают: ведь они землю крестьянам раздали в Кандагаре. Американцы же открыли в Кабуле женские парикмахерские. Почему же ничего не получается ни у тех, ни у других? Почему их не хотят?

Американец при мне сказал в Венеции: «И люди живут в таких трущобах?» Такой американец совершенно искренне считает, что «Венеция», построенная в Лас-Вегасе, – лучше настоящей: новее и чище.

Американский империализм, ставящий задачей создать в управляемых странах демократические режимы, – это квадратура круга. Демократический режим прежде всего требует демократического человека, того самого веберовского пуританина. А где такому взяться на арабском Востоке, если его уже и на самом Западе давно нет? Демократическая икона сейчас – не Бенджамин Франклин (хотя бы и на стодолларовой банкноте), а парни и девки с кольцами в носах, татуированные и обкуренные. Визуальное впечатление от какой-нибудь рок-группы «Ред Пеппер» – самые настоящие черти в аду. Этого можно попросту испугаться. Так на Востоке и пугаются. Во всяком случае – отвращаются. Террор и есть, не в последнюю очередь, такое культурное отвращение.

Недавно, в связи с очередной террористической акцией, высказался «ведущий философ современности» Бодрийяр. Все как всегда оказывается симулякром. Драка хулиганов на футбольном матче или захват театра в Москве – прежде всего телешоу, как бы ни старались драчуны явить себя во плоти и даже, для вящего реализма, эту плоть уничтожить. Ничего не выйдет – всесильный голубой экран все переводит в виртуальный план. Ничего онтологического, как сказал выше цитированный Бердяев, сам не заставший этого нового наваждения, призрака, морока. Но нынешняя философия, претендующая направлять умы, и не ищет онтологии, бытийной наполненности мировоззрения. В общем и целом это так называемый постмодернизм. Бытие («трансцендентный референт», как это у них называется) не дано в опыте, потому что опыт всегда и только знаков, условен, относит к словам, а не к реальностям. Любой опыт, любая картина мира – система слов. Самый знаменитый философ современности – Жак Деррида, и самое знаменитое понятие его философии – след. Все есть отражение, «след» другого. Нельзя спуститься на глубину, к основам, потому что и на этой мнимой глубине мы найдем только следы какой-то иной глубины. Все эти следы и «дифферансы» (еще одна дерридианская мистификация) сильно напоминают Гегеля, его учение о мире, становящемся в самодвижении понятия. Но у Гегеля мир-то как раз сохранялся, он и был реализацией понятия. У Гегеля была онтология – панлогизм. Деррида, сохраняя, в сущности, механизмы гегельянства, лишает Гегеля онтологии, мир у него не только не ставится с головы на ноги (как у другого гегельянца-ревизиониста, Маркса), но вообще лишен головы, то есть конечного смысла. И недаром моделью культуры у Деррида оказывается – онанизм: апофеоз симулякра. А у того же Бодрийяра, к примеру, киркегоровский «Дневник соблазнителя» объявлен «библией соблазняющих стратегий»; это сказано о человеке, не знавшем и боявшемся женщин. Возникает вопрос: а сам Бодрийяр с этим предметом знаком? Или встречался с ним только на голубом экране?