МЖ. Роман-жизнь от первого лица

И тут я заплакал. Как никогда раньше. Я плакал, закрыв лицо руками, и мои здоровенные, накачанные руки тряслись в такт рыданиям. Со стороны это, наверное, выглядело странно. Не в силах вымолвить ни слова, я повернулся и зашагал прочь от кованых ворот. Шел, и слезы душили меня. Забрался на какую-то прибрежную скалу: внизу лежал бесконечный и великий океан, и где-то, далеко-далеко, его волны омывали сейчас берега Аргентины. Понемногу я успокоился, и ветер высушил мои слезы. Значит, у меня был сын? И я ничего об этом не знал! Я мечтал о сыне всю свою взрослую жизнь. Но кто-то убил его, выстрелив в маленькую головенку. У кого могла подняться рука, чтобы сделать такое? У кого? Я усмехнулся и еще раз посмотрел в сторону Аргентины. Думаю, что ответ можно найти там.

Клаудия, милая, зачем же ты сделала то, чего я просил тебя не делать? Неужели ты не знала, что за деньги убивают? Меня они не смогли достать, а потом, наверное, разобрались и поняли, кто просто нажал на спусковой крючок, а кто увел их деньги у них из-под носа. Фашистские ублюдки, убившие тебя и моего сына. Нереальная пьеса с дурным и ужасным концом…

Несколько ночей, вплоть до возвращения в Москву, я не мог заснуть. Сидел на балконе номера, смотрел на ночной, слегка подсвеченный прибрежными огнями океан и думал, как мне дальше жить с таким грузом. Все мысли постепенно как-то отсеялись сами по себе, и осталась только мысль о мести. Робкая, мимолетная, она словно зацепилась за что-то и пустила корни. И вот очень быстро эта мысль переросла в желание. С этим четко сформированным желанием я приехал в Москву, разыскал в записях телефон Виктора Петровича Кирьянова и позвонил:

– Виктор Петрович, это я, как хорошо, что вы еще не вышли на пенсию!

– Ты знаешь, Марк, а ведь я знал, что ты позвонишь, как в воду глядел. Выкладывай.

– Мне нужна ваша помощь. Я хочу вернуться в Аргентину. Навестить кое-кого. Тех, кто считает, что может творить все, что угодно, даже забирать чужие жизни. Вы понимаете, о ком я говорю?

– Понимаю. Зачем это тебе?

– Помните ту девушку, что была со мной?

– Еще бы. Что с ней, кстати?

– С ней уже ничего. И с ее сыном тоже.

– Ясно… Пожадничала?

– Это не аргумент, чтобы всаживать пулю в голову моему сыну.

– Ах, вот даже как… Мне, конечно, как родственнику твоей жены, не сильно приятно это слышать, но я тебя прекрасно понимаю. Она родила от тебя?

– Получается, что так.

– И что ты намерен делать?

– Закончить то, что не было закончено в 1946 году, в Нюрнберге.

– В одиночку? Ты с ума сошел?

– А разве вы мне не поможете?

– Прилетай, там поглядим. Конец связи.

Вместо эпилога

Я что-то наплел всем своим близким. Что-то на счет филантропической миссии в Латинской Америке. Написал завещание. Сказал, что улетаю примерно на полгода. Десятого октября 2006 года я, попрощавшись со всеми, сел в такси и уехал в неизвестность. Повернувшись, долго смотрел назад и увидел, как Ева взяла Марту на руки, а Лера и Света прижались друг к другу. Потом они исчезли за поворотом, а я вспомнил те самые стихи, которые тогда написал в ресторанчике на берегу Атлантического океана:

На два дома живу,
Я на две половины расколот,
На разрывах мостов,
Меж любимых моих городов.
Не могу, не хочу, не желаю
Пристать ни к какому,
И нигде нет покоя,
И в глазах только стрелки часов.
Полчаса на дорогу,
Минута в минуту, не больше.
Полчаса на любовь,
И нет времени больше любить.
В путь обратный я тронусь,
И на дереве каркнет ворона.
– Цыц, проклятая тварь,
Я дорогу могу позабыть.
И сливаются мысли мои,
Обгоняя друг друга,
И покой мне не снится уже,
Только время вперед.
Я вдруг нужен стал всем,
И парю над глубоким разломом,
И везде меня ждут,
Только совесть, наверно, не ждет.
И в таком напряженье
Рубцы образуются в сердце,
И, ссыхаясь, душа,
Как калитка, скрипит на ветру.
Я из города в город
Плыву на каком-то пароме,
А точнее сказать,
Никуда я на нем не плыву.