Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Пометка об увольнении «в дом родителей для обучения» – самое важное звено в биографии Чернышевского-ученика. Занимаясь дома под началом опытного педагога, каким был его отец, Николай ограждался от воздействия начётнической системы обучения, грубости учителей и вредного влияния со стороны некоторых детей, как пишет мемуарист, «не отличавшихся хорошей нравственностью».[143] Гаврила Иванович был хорошо осведомлён относительно процветавших в училище безобразиях, хотя его училищная служба прекратилась еще в 1830 г.: он неоднократно наведывался сюда и как экзаменатор-ревизор (например, в 1834 г.[144]), и как член консистории.

Запоминающуюся картину царивших в тогдашних российских духовных училищах «порядков» оставил один из современников, приведший сочинённый учениками текст так называемой «Семинариады», первая часть которой посвящена училищным годам:

Вот стул с некрашеным столом,
Скамейки, парты в беспорядке:
На них разбросаны тетрадки,
В грязи весь пол и потолок;
Без стёкол окна, в кои дышит
Порой с Олимпа ветерок,
И на щеках камином пышет
Здоровья розовый цветок.
Во всём здесь хаос первобытный, —
В словах, и в мыслях, и в делах:
Одни твердят урок забытый,
А там хлопочут о лозах,
Шумят, шалят, дерутся, пляшут,
Теснятся, друг на друга скачут…
Всё будто слилось в бурный спор, —
Ну, просто – демонский собор.
Вдруг растворились настежь двери, —
Все разбежались по углам.
Вошёл учитель – присмирели
И мигом сели по местам.
Нотатки[145]

подали. УчительИх взял и начал разбирать.
Он настоящий был мучитель…
Без оправданья начнёт драть
Он всех незнающих урока,
И этим чудно исправлял
Неисправимые пороки.
Он первым средством поставлял
Ligneum medicum[146] от лени,
И точно – прав был в этом мненьи.[147]

Это описание относится не к саратовскому училищу, но в нём немало и «саратовского» колорита. В этом убеждают рассказы современников и документы. «Когда учитель входил в класс, – вспоминал один из прошедших полный курс училищных „наук”, – то брал со стола нотатки и приказывал сечь учеников, имеющих отметку ns (nesciens – незнающий). Сечение производили обыкновенно дежурные ученики, сильные, рослые, которые ничему уже не учились и не подавали никакой надежды на успехи, но которые наводили на всех страх своим сечением. Весь интерес их школьной жизни заключался в розгах». Обычно дежурные (авдиторы) брали взятки со своих товарищей, и те, пока были деньги, на время уберегались от розог. Учителя тоже секли, «мы так и звали их живодёрами». В качестве поразительной изобретательности училищного начальства «в деле сечения» в цитируемом источнике приводятся такие факты из письма ученика высшего отделения саратовского училища Петра Соколова от 14 июля 1839 г.: во время экзаменов «пред Пасхою сего года» ректор училища Амалиев приказал «распарить три пары лоз в молоке с перцем и вином» и жестоко высек ученика, так что тот «за полмертва вытащен был из класса и лежал с час без чувств».[148]

И. Палимпсестов вспоминал, как по какому-то случаю похвастался, что ни разу не сечён. «„Поди, друг мой, – сказал ему учитель, – посекут; иначе ты будешь гордиться перед товарищами; а гордым Бог противится и только смирным даёт благодать”. Ну и посекли».[149]

Даже в официальные отчёты проникали сведения о неблагополучном состоянии училищ. В 1828 г. ректор училища Н. Г. Скопин извещал семинарское правление: «На классе чистописания ученикам не только невозможно разложить тетради на столах и писать, но и свободно сидеть нельзя, так что многие из них помещаются на полу». Ректор семинарии Спиридон, ревизовавший училище в 1834 г., писал в отчёте: «В училищных комнатах и классах тесно и стеснён воздух, многие из учеников, по недостатку средств купить, не имеют учебников». Ничего не изменилось и через 14 лет: в записке профессора семинарии Петровского, которому поручили ревизовать училище в 1848 г., сказано, что «у десяти учеников бывал один только учебник», в классах же доходило до 200 учеников в каждом.[150]