На арене со львами

— И навсегда останется,— сказал Морган.

Он все еще думал об Энн. Когда-то он ни на минуту не переставал думать о ней, не переставал к ней тянуться, было и такое время. Если бы я только знал, о чем она тоскует, подумал он, наверное, я сумел бы ей помочь. А все было просто и объяснимо, она сама могла бы ему это объяснить, ведь в тот день, когда она вернулась и он спросил ее пересохшими губами: «Так что же ты искала, Энн, скажи мне?» — ответила же она ему с уклончивой и жестокой откровенностью:

— Надеялась, что наконец случится то, чего я ждала. Но ничего не случилось.

И по выражению ее точеного лица, ее холодных, неприступных глаз он понял, о чем она говорит. Она надеялась, что испытает то, чего никогда не испытывала с ним и чего ей никогда — она была в этом убеждена — не суждено испытать.

— Куда бы я ни приехал,— говорил Андерсон,— к кому бы ни обратился, все в конце концов начинают от меня чего-то требовать. Текстильщикам нужен сбыт, нефтяникам нужны разработки в открытом море, плантаторам, выращивающим хлопок, нужны более широкие кредиты, а скотопромышленникам — отмена всяких ограничений. Негры требуют работы, а белые — школ и жилых кварталов только для белых. Стальные тресты требуют повышения цен, а крупные акционеры — снижения налогов. Магнаты еще куда ни шло, с ними я, наверно, кое-как справился бы, но ведь и простые смертные тоже чего-то требуют, все без исключения. На днях какой-то чудак попросил меня выхлопотать для него место директора местной почты, других я должен устраивать таможенниками на мексиканской границе. Рабочим оборонных предприятий нужны выгодные контракты, а государственным служащим — повышение зарплаты. Я победил на первичных выборах в нескольких штатах, и потому меня уже сейчас бомбардируют требованиями проложить шоссе, построить мост, дамбу, очистительные сооружения, новые конторы, подробно изложить свою программу, обещать кое-кому должности в Аннаполисе, а одна делегация обещает стоять за меня до конца, если я в свою очередь дам обещание, что позволю военно-воздушным силам построить новый бомбардировщик — разумеется, в их штате. Газетам каждый день подавай сенсацию, телевидению — интервью. Фоторепортеры совсем обнаглели. А в толпе у тебя обрывают пуговицы, выдирают запонки, даже башмаки норовят стянуть. Я получил письмо от одного профсоюзного деятеля: он требует, чтоб я носил шляпу — для оживления шляпной промышленности. Я иногда валюсь вечером в постель и бормочу: «Да, да, я постараюсь что-нибудь сделать», и спрашиваю себя: «Господи, да зачем людям нужен президент?» И все время думаю, а есть ли на свете хоть один человек, который ничего не требует для себя? Вы встречали когда-нибудь такого человека?

— Нет. Ведь даже вы хотите стать президентом.

— Может быть, я хочу этого куда меньше, чем другие,— сказал Андерсон.— Слушайте, Рич… а ведь я, пожалуй, могу победить. Так мне кажется.

Водитель остановился и стал спрашивать у толстухи с тройным подбородком, как проехать к гостинице. Она лениво подняла руку и показала туда, куда они и без того ехали.

— Это еще как сказать,— заметил Морган.— Слишком уж много шаров должны все сразу угодить в лунки.

— А стоит ли стараться, Рич?

Они проехали целых два квартала, прежде чем Морган понял, что ответить не сможет. Не мог бы, даже если б я сам, а не кто-то другой должен был расплачиваться за это решение такой ценой, подумал Морган, все еще гадая, нашел ли Хант ответ на этот вопрос. Как измерить, что на свете чего стоит, как понять, чего ты хочешь? Жизнь научила Моргана, что под этикетками известных фирм порой скрывается обман, а на хвалебные отзывы в печати полагаться нельзя. В тот давно минувший день Энн снова, как и раньше, ходила по их квартире в синих джинсах, с бокалом мартини в руках, из переполненных пепельниц сыпались окурки, а через неделю уже Морган опять ссорился с ней в постели, опять тщетно метался в черном отчаянии ночи. Как ни трудно это укладывалось в голове, жизнь пошла той же чередой, что и до ухода Энн, и никакими выкладками здесь ничего не объяснишь, как не угадаешь и не рассчитаешь ответ Андерсону. Уж если на то пошло, если это имеет какое-то значение, все ценности определяются простым рыночным спросом.

Автомобиль Андерсона остановился перед свежевыбеленным зданием с провисшим полотняным навесом.

— Когда-то давно, на кладбище,— сказал Морган,— вы говорили мне, что хотите изменить историю. Но не объяснили, какую цену готовы за это заплатить.

Андерсон поджал ноги и отворил дверцу. Нахмурясь, взглянул на Моргана через плечо:

— Значит, вы до сих пор помните?

Морган мгновенно пошел на попятный, опасаясь выдать себя:

— Наш брат-газетчик всегда помнит все, что надо, как бы он ни был пьян.

Андерсон вылез из машины, кое-как протиснувшись в дверцу. Шофер уже стоял на тротуаре и с кем-то разговаривал — по-видимому, с распорядителем, решил Морган.

Андерсон нагнулся и заглянул в открытую дверцу машины.

— Я ведь не говорил тогда, что хочу стать президентом, правда?