На Багамах

Две недели спустя по предложению Беатрис они с Фаустманом решают отпраздновать в баре международного аэропорта Нассау. Они направляются в Нью–Йорк, где Фаустман ожидает поздравлений коллег по Институту океанографии за то, что обеспечил контракт, который спасет лабораторию кораллов, а Беатрис намеревается заявить своему редактору, что уходит из этого бульварного листка навсегда. Несколько запечатанных контейнеров, за погрузкой которых в грузовой люк самолета «Дельты» до Ла–Гуардии они только что проследили, будут доставлены в институт незамедлительно. А если что–нибудь пойдет не по плану? Или, точнее, если выяснится, что кораллы делят место в контейнерах с чем–нибудь еще? Такая тревожная перспектива вдруг оказывается на самом пороге сознания Фаустмана, когда Беатрис, заказав пинья–коладу, ни с того ни с сего ставит его в известность, что когда контейнеры доставят, она и несколько деловых партнеров Мефисто собираются быть на всякий случай под рукой.

— Под рукой на случай чего? — спрашивает Фаустман.

— На случай торжественного открытия. — И Беатрис поднимает стакан, будто произносит тост.

— Ты имеешь в виду — открытия контейнеров?

— Чего ж еще?

Фаустману не хочется верить в то, что она явно хочет сказать.

— Секундочку, — говорит он. — Одну секундочку.

— Что–то не так? — спрашивает Беатрис, пристально гладя на него поверх края стакана.

— Не хочешь ли ты сказать, что в них — что–то еще, помимо кораллов и морской воды?

Беатрис хрипловато смеется.

— Тебе не кажется, что беспокоиться об этом уже поздно?

— Ты не ответила на вопрос.

— Откуда я знаю, что в контейнерах? Когда мальчики Мефисто их наполняли, тебя разве рядом не было?

— Не все же время, — уныло отвечает Фаустман.

— Значит, видимо, тебе просто не хотелось знать.

Пораженный наглой точностью этого заявления, Фаустман мысленно совершает скачок во времени — грузовой порт Ла–Гуардии, контейнеры обнюхивает немецкая овчарка, рвется с поводка, скулит, предупреждая хозяина…

— Назови мне слово, — говорит Беатрис, озаботившись его внезапной бледностью, стараясь отвлечь. — Любое слово.

— Собака, — рассеянно отвечает Фаустман.

— Не беспокойся. Собаки ничего не чуют через морскую воду.

— Значит, внутри действительно что–то есть! — восклицает Фаустман. Мысленным взором он уже видит таможенника, вскрывающего запечатанную крышку.

— Да возьми же ты себя в руки! — советует Беатрис. — У тебя просто нервы разыгрались. В первый раз так со всеми бывает.

— Что ты хочешь сказать — в первый раз? — стонет Фаустман: он никак не может поверить, что худший его кошмар подтверждается в этом разговоре.

— Меф собирается отправлять тебе много кораллов.

Осознание того, что такую же кошмарную тревогу придется испытывать еще и еще, лишает Фаустмана дара речи.

Беатрис ободряюще улыбается ему.

— Я разве не обещала, что мы с тобой много времени будем проводить на Багамах?

Когда они покидают бар и начинают спускаться в зал ожидания вылета, им вслед смотрят какие–то туристы, только что из Бостона. Ничего удивительного — на первый взгляд они потрясающая пара. Беатрис, снова в золотых парчовых брюках, спускается своей неподражаемо провокационной походкой: одна сандалия на каблуке за другой, держась за плечо спутника; а загорелый и мрачный на вид Фаустман с дипломатом в одной руке и алюминиевым тубусом в другой своим твердым шагом поддерживает ее текучий ритм. Если присмотреться, однако, становится видно, что он весь трясется и обильно потеет, а Беатрис положила ему на плечо руку поддержать не столько себя, сколько его.

Проходя под настенной живописью, Фаустман поднимает голову, смотрит на Колумба, вспоминает то жесткое суждение, которое вынес о нем, и понимает, что и сам пустился в такое странствие, из которого невозможно вернуться. И боль ужаса пронзает его кишки стрелой. Он сразу хватается за горло и ловит ртом воздух.

— Мне не очень хорошо.

— Ты должен взять себя в руки, — говорит Беатрис.

— Я не хочу в это ввязываться.

— Слишком поздно. Если ты только не собираешься сдаться таможенникам.

— Господи, — стонет Фаустман. — И о чем только я думал?

Беатрис коротко смеется.

— Вероятно о том, что сделаешь с Марго и со мной в том бассейне.

Фаустман не мигая смотрит на Колумба, пытаясь привести себя в порядок. Три часа спустя таможенный агент в Ла–Гуардии уже засучил рукава.

Проследив за его взглядом и надеясь немного расшевелить его, Беатрис тычет его в бок:

— Ты и Великий Первооткрыватель, — улыбаясь, говорит она. — Ты только что открыл новый свет.

Когда они подходят к таможенной стойке, Фаустман пропускает Беатрис вперед, а сам идет следом после того, как инспектор средних лет пропускает ее без проверки, а сам оценивающе смотрит вслед. Появление Фаустмана возвращает его к делам.

— Сколько времени вы провели на Багамах, сэр? — спрашивает он, мельком глядя на таможенную декларацию.

— Две недели, — отвечает Фаустман.

— По делам или отдыхали?

— Понемногу того и другого.

Инспектор смотрит на Фаустмана, замечает, что тот бледен и тяжело дышит.

— Имеете что заявить?

— Ничего, — отвечает Фаустман, едва не падая в обморок.