На белом камне

— В таком случае, друзья, я сделаю то же, — сказал Лоллий. — Мы от этого ничего не потеряем.

— К тому же, — прибавил он, — евреи, пришедшие сюда из Кенхреи, чтобы сопровождать тяжущихся, не все ушли в базилику. Вот один из них, друзья мои! Его легко узнать по горбатому носу и всклокоченной бороде. Он мечется, точно Пифия.

Лоллий пальцем и взглядом указал на худого и бедно одетого чужеземца, который голосил под портиком среди насмешливой толпы:

— Люди коринфские, тщетно полагаетесь вы на вашу мудрость, она не более безумия. Вы слепо следуете предписаниям вашей премудрости, не соблюдаете естественного закона, и бог, чтобы наказать вас, предал вас противоестественным порокам.

Матрос, который приблизился к кругу любопытных, узнал этого человека, так как пробормотал, пожимая плечами:

— Это Стефан, кенхрейский еврей, который принес какую-то необыкновенную новость из своего пребывания на облаках, куда он поднимался, если верить ему.

А Стефан поучал народ:

— Христиане свободны от закона и от похоти. Они избавлены от проклятия милосердием божиим, который послал своего единственного сына принять грешную плоть, чтобы уничтожить грех. Но вы спасетесь только тогда, когда, порвав с плотью, будете жить исключительно в духе. Евреи соблюдают закон и верят, что спасутся своими делами. Но спасает вера, а не дела. К чему послужит им обрезание, если сердца их не обрезаны? Люди коринфские, имейте веру, и все вы войдете в семью Авраамову.

Толпа начинала смеяться и потешаться над этими темными речами. Но еврей продолжал пророчествовать замогильным голосом. Он возвещал о великом гневе и об огне-истребителе, который пожрет мир.

— И все это сбудется при мне, — вопил он, — и я увижу это своими глазами. Пришел час пробудиться от сна. Ночь прошла, близится день. Святые будут восхищены на небеса, а те, кто не веруют в распятого Христа, — погибнут.

Потом, пообещав воскрешение телес, он стал взывать к Анастасис[11], среди шуток смешливой толпы.

В это время булочник Милон, человек с зычным голосом, член коринфского сената, в продолжение нескольких минут слушавший еврея, приблизился к нему, взял его за руку и, груба тряхнув, сказал:

— Перестань, презренный, перестань пороть эту чушь! Все это детские сказки и чепуха, способная соблазнить только ум женщин. Как можешь ты на основании своего бреда молоть такой вздор, отрекаясь от всего прекрасного и находя удовольствие только в плохом, не извлекая даже пользы из всей своей ненависти! Брось свои нелепые видения, свои извращенные намерения, спои мрачные пророчества из страха, чтобы кто-нибудь из богов не отправил тебя на корм воронам, в наказание за твои проклятия этому городу, и империи.

Граждане рукоплескали словам Милона.

— Он правильно говорит! — закричали они. — У этих сирийцев только одно на уме: они, хотят ослабить наше отечество. Они враги Цезаря!

Многие взяли с лотка торговцев фруктами тыквы и плоды рожкового дерева, другие подобрали пустые устричные раковины и запустили ими в апостола, который все еще пророчествовал.

Сброшенный с портика, он шел по Форуму под гиканье и ругательства, осыпаемый ударами, измазанный нечистотами, окровавленный, наполовину голый и кричал:

— Учитель сказал: мы — отребие мира!

И он ликовал от радости.

Дети преследовали его по кенхрейской дороге, крича:

— Анастасис! Анастасис!

Посохар не спал. Как только удалились друзья проконсула, он приподнялся на локте. Сидевшая в нескольких шагах от него Иоэсса зубами молодой собаки грызла скорлупу морской иглы. Циник подозвал ее и сверкнул серебряной монетой, которую он только что получил. Потом, приведя в порядок свои лохмотья, он поднялся, обул сандалии, подобрал палку, суму и стал спускаться по ступенькам. Иоэсса подошла к нему, взяла у него из рук дырявую суму, которую взвалила себе на плечи с такой важностью, будто несла дары божественной Киприде, и последовала за стариком.

Аполлодор видел, как они шли по кенхрейской дороге, направляясь к кладбищу рабов и месту казни, заметному издали по туче воронья, носившегося над крестами. Философ и молоденькая девушка знали там куст ежевики, всегда не замятый и удобный для Эрота.

Заметив это, Аполлодор потянул Мелу за край тоги.

— Посмотри, — сказал он ему, — эта собака едва получила твою милостыню, как уж потащила девчонку развратничать.

— Это значит, — ответил Мела, — что я дал деньги такому человеку, которому деньги пришлись очень кстати.

А маленький Коматас, сидевший на горячей мостовой, смеялся, глядя, как блестит на солнце камушек, и посасывал свой большой палец.

— Впрочем, — продолжал Мела, — ты должен признать о, Аполлодор, что его способ любить не самый нефилософский. Эта собака, конечно, умнее наших молодых палатинских развратников, которые предаются любви среди ароматов, смеха и слез, то томно, то яростно.

Пока он говорил, дикий рев поднялся в претории, оглушив уши грека и трех римлян.

— Клянусь Поллуксом, — воскликнул Лоллий, — тяжущиеся, которых судит сегодня наш Галлион, орут, как грузчики, и мне кажется, что сквозь двери вместе с их хрюканьем к нам несется смрад пота и лука.