На белом камне

Наблюдая движения, руководящие человеческими обществами, может быть, заметят признаки того, что период насилий кончается. Война, бывшая прежде постоянным состоянием народов, теперь только имеет перемежающийся характер, и времена мирные стали гораздо более длительными, чем периоды войны. Наша страна дает повод к интересным наблюдениям. В военной истории народов французы обнаруживают особое свойство. В то время, как другие народы воевали исключительно из выгоды, или по необходимости, французы дрались для собственного удовольствия, И замечательно то, что вкусы наших соотечественников изменились. Тридцать лет назад Ренан писал: «Всякий, кто знаком с Францией в целом, и с ее провинциальными отличиями, не задумываясь, должен будет признать, что движение, в течение полувека руководящее ею, носит в основе своей мирный характер». Фактом, подтвержденным большинством наблюдателей, является то обстоятельство, что Франция в 1870 году не хотела браться за оружие, и что объявление войны было встречено унынием. Несомненно, что в наши дни очень немногие французы думают о выступлении в поход, и все охотно соглашаются с мыслью, что армия существует для избежания войны. Я приведу один из тысячи примеров такого настроения, Господин Рибо, депутат, бывший министр, был приглашен на какое-то патриотическое празднество и красноречивым письмом отклонил приглашение, При одном только упоминании о разоружении, господин Рибо озабоченно морщит свой высокомерный лоб. К знаменам и пушкам он питает склонность, подобающую бывшему министру иностранных дел. В своем письме он объявляет мирные идеи, распространяемые социалистами, национальною опасностью. Он видит в них самоотречение, для него нетерпимое. Но это не потому, чаю он воинственен. От тоже хочет мира, но мира пышного, великолепного, блестящего и горделивого, как война. Между господином Рибо и Жоресом спор идет только о формах. Оба они миролюбивы. Жорес просто миролюбив, господин Рибо миролюбив спесиво. Вот и все. Непоправимый упадок идей реванша и завоеваний наблюдается не столько в социалистической демократии, довольствующейся простым, «блузным» и сюртучным миром, сколько, и еще разительней, в настроении буржуазии, требующей мира, украшенного военными знаками и увешенного эмблемами славы; здесь можно уловить тот момент, когда военный инстинкт вырождается и становится мирным.

Франция мало-по-малу овладевает сознанием своей истинной силы, силы по существу интеллектуальной. Она сознает свою миссию, состоящую в том, чтобы сеять идеи и властвовать посредством разума. Она скоро поймет, что ее прочная и длительная мощь заключается в ее ораторах, философах, писателях и ученых. И поэтому ей придется признать когда-нибудь, что численная сила, предававшая ее столько раз, окончательно ускользает от нее, и что ей пора удовольствоваться той славой, которую ей обеспечивают умственный труд и работа мысли.

Жан Буайи покачал головой.

— Вы хотите, — сказал он, — чтобы Франция учила народы согласию и миру. А уверены ли вы в том, что ее послушают и за ней последуют? Обеспечено ли далее ее спокойствие? Не должна ли она опасаться угроз внешних, предвидеть опасности, быть на страже своей безопасности, предусматривать свою защиту? Одна ласточка не делает весны; одна нация не сделает мира народов. Разве можно быть уверенным, что Германия держит армию наготове только для того, чтобы не воевать? Ее социал-демократы хотят мира. Но они не господа положения, и их депутаты не обладают в парламенте авторитетом, соответствующим количеству их избирателей. А Россия, едва вступившая в промышленный период, — думаете ли вы, что она скоро вступит в свой мирный период? Думаете ли вы, что приведя уже в смятение Азию, она не приведет в смятение и Европу?

Но даже предполагая, что Европа становится миролюбивой, вы разве не видите, что Америка становится воинственной? После превращения Кубы в вассальную республику, после аннексии Гавайи, Порто-Рико, Филиппин уже нельзя отрицать, что Американские Штаты превратились в завоевательную нацию. Один американский публицист, Стэд, сказал при аплодисментах всех Соединенных Штатов: «Американизация мира на ходу». А господин Рузвельт мечтает водрузить звездное знамя над Южной Африкой, Австралией и Вест-Индией. Господин Рузвельт — империалист и хочет, чтобы Америка стала владычицей мира. На свое горе он читал Тита Ливия. Завоевания римлян не дают ему спать. Мигали ли вы его речи? Они воинственны. «Друзья мои, деритесь, — говорит господин Рузвельт, — деритесь отчаянно. Что хорошо на свете, так, это удары. Мы живем на земле для истребления одних другими. Те, кто говорят противное, люди безнравственные. Не доверяйте мыслителям. Мысль изнеживает. Это — французский порок. Римляне завоевали мир. Они потеряли его. Мы — современные римляне». Красноречивые слова, подкрепленные военным флотом, который займет скоро второе место в мире, и военным бюджетом в миллиард пятьсот миллионов франков.