На берегах Альбунея

– Я боялся, чтобы Амулий не подстерег меня, не убил; он давно замышляет сделать набег на марсов; его прельщает богатая добыча, которую мы взяли у герников.

– Если б Амулий убил тебя, Квирин, я стала бы плакать, плакала бы долго, долго... всю жизнь.

– Он ушел с альбанцами в область рутулов; оттого я решился прийти за тобой. Я уже давно хотел умыкать тебя к нам.

– Знаешь, что мне тебе хотелось сказать, еще давно, давно, в детстве: ты марс; у нас есть тоже Марс, но он страшный; его зовут еще Градив, бог смерти.

– Кажется, ты мне это уже говорила, или я слышал от других, знаю, но не будем говорить о смерти, когда нам хочется жить.

– Моей матери, Лавзу и детям тоже хотелось жить, когда Амулий пришел убивать их. Акка говорила, что отец долго плакал о них.

– Да, это было при мне; я не знал, чем утешить его.

– Но после Мунаций уверял его, будто Марс-Градив предал Амулию на избиение его семью, потому что она ему чем-то не нравилась. Отец этому не поверил, но сказал, что не к чему плакать о счастии, которого не вернешь, заставил себя казаться спокойным, и женился вторично.

Сильвия стала рассказывать горцу, как Амулий ворвался в альбунейский поселок, тихонько слезла с камней, перешла и села с Квирином на берегу потока. Горец рассказывал ей, что было при нем в разоренном поселке, как они нашли Акку еле живою в бреду горячки, как жрец Эгерий долго искал Перенну, убежавшую с несколькими жителями далеко, почти в самый Лавиний, к каким-то родственникам под защиту.

ГЛАВА XXXI Любовь в час бури

Увлеченные оживленной беседой, марс и весталка не заметили надвинувшейся грозовой тучи, да и трудно ее было заметить даже помимо увлечения: кругом была темная, густолиственная чаща дремучего бора, и высокие горы, почти до облаков. Лишь в то время, когда вдруг померкло только что взошедшее солнце, еще слабо мерцавшее сквозь редкие прорезы дубравы, Сильвия с испугом указала на это явление.

И она и Квирин, оба были хорошо знакомы с горной природой, оба знали, с какою быстротой разражаются там грозы, тем более, что пред этим ясным утром стояло долговременное ненастье: бури и грозы разражались над дубравами Немуса вчера; естественно, что они разразятся и сегодня.

Порывистый вихрь уныло загудел, раскачивая тяжелые ветви старых деревьев, завыл и засвистал в их дуплах, завизжал в скважинах торных камней, врываясь в многочисленные ущелья высот.

Спасаясь от налетевшей грозы, новобрачная чета поспешно шла к знакомой Сильвии пещере, причем усиливающаяся буря почти валила с ног эту юную дочь Нумитора: Сильвия трепетно прижималась к своему могучему спутнику, который, по тогдашним обычаям, уже стал ее супругом с той минуты, как вручил ей серьги, – свой брачный дар, – а она надела их на себя, выражая этим согласие быть умыканной им.

Дикарям тех мест и времен не требовалось более сложных обрядов для соединения четы на всю жизнь.

Густая черная туча повисла над Неморенским лесом; огненные стрелы молнией прорезывали ее, точно свинцовую, толщу, затянувшую все небо.

Вдали, над озером, уже показались серые полосы проливного дождя. Горные вершины виднелись неясно; стало темно под тенью дубравы; вихрь гудел и свистел по лесу, заставляя деревья, точно в испуге пред ним, склонять верхушки; сучья трещали, ударяясь одни об другие.

Сильвия испугалась грозной силы разбушевавшихся стихий, но когда Квирин заглядывал ей в лицо, она улыбалась и обменивалась с ним краткими замечаниями.

Они спешили достигнуть небольшого отверстия в одной горе.

– Туда!.. Туда!.. – указывала дочь Нумитора. – Там тебе будет хорошо, покойно; мы там давно устроили хижину, чтоб угощать подруг, когда нас навещают, там есть орехи в мешке и коренья; там есть постель и скамейки. Если пришедших заставала буря, мы их оставляли ночевать в этой пещере.

В эту минуту сверкнула страшная, огромная молния; вся поляна как бы наполнилась огнем; толстое дерево с грохотом повалилось, разбитое в щепки.

– Это смерть! – шептала Сильвия, обвив руками шею мужа. – Это Марс, огненный, разящий[8].

– Я не боюсь Марса; я сам марс, – возразил Квирин с усмешкой. – Не боюсь разящего; я сам разящий, потому что мое имя значит «острие копья».

Счастливые, любящие, они скрылись от начавшегося ливня в лесную пещеру, послужившую им брачной комнатой; туда, по обычаю, Квирин перенес на руках свою избранницу, совершая этим обряд фиктивного умыкания похищенной девушки[9].

По обычному свойству горной природы, гроза в Неморене кончилась очень скоро; буря сменилась полной тишиной; древесные ветви лениво обвисли, отягченные дождевыми каплями; небо стало безоблачно, с ярким солнцем, заигравшим в сверкающей, мокрой листве и траве.

Буря миновала, но еще не изгладились ее следы, – поломанные деревья и разлившиеся потоки.

Опершись обеими руками о плечи могучего вождя, Сильвия смеялась и плакала, глядя в его любящие ласковые глаза.

– Ты стала моей женой перед богами, – говорил ей Квирин, – пойдем же, пойдем отсюда в мой дом, чтоб жить там тебе моею женой перед людьми.