На берегах Дуная

Анашкин взглянул на припудренное каменной пылью лицо Насти и с трудом подавил чуть не вырвавшийся из груди глубокий вздох. Совсем не такой помнил он эту невысокую стройную девушку с красивым лицом и большими голубовато-синими лучистыми глазами. Много рассказов ходило о ней. Весь фронт знал, как стреляет снайперская винтовка Насти Прохоровой. Много раз Анашкину приходилось видеть Настю в бою — спокойную, невозмутимую, для которой война казалась привычным, обыденным делом. А сейчас сидит она далеко-далеко от своей родной Москвы, грустная, задумчивая, мечтающая о конце войны.

— Да, уже недалеко, недалеко, Настенька! Теперь дождемся.

Старый солдат заскорузлой, с синими прожилками рукой обнял плечи девушки и легонько притянул ее к себе.

— А там разъедемся по домам. Опять за свои дела возьмемся. Ты снова учиться будешь. Ты же училась до войны-то? — участливо спросил он, думая, как бы развеселить, встряхнуть девушку.

— Да. Закончила второй курс института. На практике в Белоруссии война застала, — машинально ответила Настя, подавляя болезненную ломоту во всем теле.

Она привстала с камней и озабоченно спросила:

— Как окопчик наш, ничего?

— Подходяще, — придирчиво осмотрев устроенный в развалинах дома парный окоп, ответил Анашкин, — обзор и обстрел — желай лучшего, да некуда, маскировочка — подходи вплотную, не разглядишь. Только одно бы еще не мешало…

Ефрейтор сдвинул над длинным с горбинкой носом выцветшие брови и на секунду задумался.

Настя выжидающе смотрела на него.

Тоня присмирела в ожидании такой критики ефрейтора, из-за которой, быть может, снова придется до седьмого пота долбить закаменелую, сцементованную стужей, неуступчивую землю.

— Сверху бы вот поприкрыть не мешало…

— Я думала. Да нечем прикрыть-то…

— Мы вот ротному на НП брусьев железобетонных понатаскали. На станции там вон, у реки, целые штабели навалены.

— А еще есть? — оживляясь спросила Настя.

— Были утром. Только другие роты, наверно, порасхватали. За такими штуками каждый рвется. Сейчас сходим, — с готовностью отозвался ефрейтор.

За обломками стены хрустнуло, и по краям воронки посыпались вниз камни и песок.

Настя обернулась и в просвете высокого пролома увидела Бахарева. Он в один мах перескочил стену, ловко перепрыгнул через сплетенье исковерканных железных прутьев и взмахом руки в черной кожаной перчатке остановил вытянувшуюся было Настю.

— Вижу, вижу… Не докладывайте… Место удобное, и поработали на совесть.

Он говорил отрывисто, прищуренными глазами всматриваясь в лицо Насти.

— А вы чем занимаетесь здесь? — спросил он Анашкина.

— Проведать зашел, товарищ гвардии капитан, — с готовностью ответил ефрейтор.

— А свою работу закончили?

— Так точно! Все, как приказано, — невозмутимо ответил ефрейтор.

— Хорошо. Я проверю! Садитесь, отдохните, — вполголоса проговорил капитан и присел на бруствер. Он достал папиросу, долго мял ее и неторопливо закурил.

— Товарищ гвардии капитан, разрешите на станцию сходить? Там, говорят, балки есть железобетонные. Окоп перекрыть нужно, — волнуясь, попросила Настя.

— Окоп перекрыть? — с любопытством переспросил Бахарев и, немного помолчав, ответил: — Что ж, сходите.

Ему вдруг захотелось посидеть немного, поговорить с девушками о чем-нибудь постороннем, не служебном и в разговорах забыть тревожные думы.

— Разрешите помочь им, товарищ гвардии капитан? — вмешался Анашкин. — Тяжеловато для них, одни-то не управятся.

— Сходите, только не задерживаться. Патронный пункт оборудовать нужно.

— В один момент.

Бахарев, часто затягиваясь дымом, долго смотрел им вслед, потом сильно оттолкнулся руками, поднялся на ноги, пошел на свой НП.

— Как глядит-то он на тебя… — выйдя из развалин, шепнула на ухо подруге Тоня.

— Перестань болтать, — оборвала ее Настя и бегом догнала Анашкина, вразвалку шагавшего к закопченным, обугленным нагромождениям кирпича, бетона, черепичной кровли.

— А у нас так от самой Волги и до Карпат, — осматривая растерзанную станцию, с горечью сказала Настя, — кругом разрушения и развалины.

Анашкин взмахнул узловатым кулаком и погрозил в сторону туманно-снежного запада.

— За все поквитаемся! Ох, как поквитаемся!

— Дунай! Вот он опять, Дунай! С другой стороны подошли! — вскрикнула Тоня и побежала к свинцовому разливу воды.

По иссиня-черной ряби могучей реки бугристыми островками плыли заснеженные льдины. Кружась, белые островки сталкивались, ползли друг на друга, разваливались на куски, вновь сцеплялись и уплывали к Будапешту.

— Чехословакия там, — показала Тоня за реку.

— Гитлер хозяйничает, — сурово проговорил Анашкин, — реками кровь льется, родная наша, славянская.

Все трое постояли на берегу и, не сговариваясь, одновременно повернули и направились к развалинам станции.

По железнодорожному полотну цепочкой шло человек двадцать солдат. Анашкин крикнул кому-то с сержантскими погонами:

— Эй, Остап Петрович, далеко своих ведешь?

Сержант остановился, признал, видимо, в Анашкине давнишнего приятеля и лукаво ответил:

— На помощь к вам. На вас-то, видать, никакой надежды, вот и послали нас: выручайте, дескать, земляков.

— Ты не дерзи, не дерзи, а всерьез.