На берегах Дуная

— Пустое говоришь. Ни к чему, — окрепшим голосом остановил его Сверчков. — Ты напиши домой. Жена у меня, детишек трое. Сынки и дочка. Старшему тринадцатый пошел. Погиб, мол, Андрей Платоныч Сверчков неподалеку от венгерского города Будапешт. И колхозникам напиши: три года собирался их счетовод домой вернуться, да вот и не вернулся. Набил, мол, он целую кучу гадов фашистских, набил, а сам…

Тоня и Анашкин на коленях стояли около пожилого солдата. Лицо его наливалось синевой. Зубы прикусили кончик черного языка. Сверчков пытался привстать, но ослабевшее тело безвольно свалилось на бок, дернулось в последней судороге и застыло.

Тоня плакала навзрыд, закрыв руками глаза Анашкин прижал голову к груди Сверчкова, пошатываясь встал и взглянул на небо. С востока неудержимым потоком наплывал ослепительный свет, и заснеженные деревья полыхали сотнями изумрудных искр.

Вдвоем расчистили от снега старый окоп, положили остывающее тело Сверчкова и присыпали землей.

— Прощай, Андрей Платоныч, — блестя лысой, крутолобой головой, проговорил Анашкин. — Воевал ты хорошо и умер хорошо, по-русски.

Долго Анашкин и Тоня пробирались по лесным сугробам навстречу разгоревшейся канонаде. Шли молча, каждый думал о своем. Крутые подъемы сменялись обрывистыми спусками. Грохот боя постепенно приближался. Над горами свистящими тенями промелькнули истребители. Где-то невдалеке тяжко ухали бомбы.

— Теперь вот самое страшное, — всматривался Анашкин в клочкастое мелколесье внизу.

По отлогим склонам среди чахлых кустарников и кургузых деревьев серыми пауками ползли немецкие танки, суетливо перебегали пехотинцы, облепленные темными фигурками людей, пробивались по целине пушки. Все это, окутанное дымчатой мглой, катилось к широкой долине, за которой горные хребты и увалы полыхали выстрелами.

— Наши! Дядя Степа, наши, — прижимаясь к сосне, шептала Тоня, — там, в горах, за лощиной…

— Наши-то наши, да вот как добраться до них, — произнес Анашкин, глядя на дальние горы, — в обход придется, вон через тот лесок.

Они свернули в сторону и опушкой леса заспешили вниз. Впереди краснели черепичные крыши горного поселка. Из окраинных садов по долине били пулеметы и пушка.

— Теперь уж рядом, — ускоряя шаг, обрадованно говорил Анашкин, — нажмем, Тонечка.

Перебегая от дерева к дереву, они не заметили, как из долины на лесную опушку рванулись четыре вражеских танка и человек пятьдесят солдат.

— Немцы! — вскрикнула Тоня, заслышав цоканье пуль по деревьям.

— В лес, в лес бежим, туда не сунутся, — торопил Анашкин и, ойкнув, упал под куст.

— Дядя Степа, что вы? — бросилась к нему Тоня.

— Поранен, дочка, ногу перешибло.

— Сейчас перебинтуем, — склонилась над ним Тоня.

— Нет, нет, — сердито прикрикнул он, — давай пакет. А сама, вот тебе сумка, пробирайся в деревню, наши там.

— Да нет, дядя Степа, вместе…

— Не спорь, — остановил ее ефрейтор, — я в два раза старше тебя. Знаю. Погоди-ка, дочка, — он дрожащими пальцами схватил пуговицу телогрейки, с трудом отстегнул ее, достал из кармана гимнастерки вчетверо сложенный лист бумаги и протянул его Тоне.

— Передай вот парторгу батальонному. Заявление это. В партию прошусь, в коммунистическую. Давно собирался, да недостойным считал. Передай.

Тоня машинально взяла бумагу и прошептала:

— Как же… вы-то… один…

— Не могу ведь ходить-то, — сморщил он худое большеносое лицо и озлобленно выкрикнул: — Беги, говорят тебе. Что прохлаждаешься, хочешь, чтоб обоим нам крышка!..

Его властный голос и суровое лицо словно толкнули Тоню. Она повернулась и, рыдая, заторопилась в деревню.

— Прощай, дочка, — услышала Тоня ослабевший голос Анашкина.

Ефрейтор сидел, привалясь к дереву, и смотрел на нее. Его длинные руки прижимали автомат к животу. По желтым щекам катились крупные слезы.

«Иди, не задерживайся», — по движениям губ и сердитому взмаху руки поняла Тоня.

По кустарнику она благополучно пробралась к поселку. У крайнего дома безудержно строчил станковый пулемет. Тоня отчетливо видела лицо и прищуренный глаз наводчика. Наводчик обернулся, видимо заметив ее. Родная звездочка алела на его шапке.

В саду беспорядочно закричали немцы. Наводчик прижался подбородком к рукояткам и вновь застрочил по долине. В ответ обрушился целый поток снарядов и мин.

Тоня рванулась, хотела привстать, но близкий взрыв отбросил ее в сторону. К дому, где стоял пулемет, громыхая, полз танк.

«Раздавили», — последним усилием воли сообразила Тоня, и огненная мгла нахлынула на нее со всех сторон.

IX

— Где Аксенов? — не глядя на Воронкова, спросил Алтаев.

— Неизвестно, — потупив взгляд, ответил Воронков. — Приняты две радиограммы. Потом радист крикнул: «Немцы!» — и рация больше не отвечает.

Алтаев встал, грузно прошел к окну и рывком отдернул тяжелую бархатную штору. В палисаднике темнели акации. По улице взад и вперед торопливо сновали военные. У четырехоконного дома напротив возились два телефониста. Третий с длинным шестом в руках забрасывал провода на деревья.

Алтаев негромко откашлялся, пальцами попробовал, прочно ли держится в раме стекло, и обернулся к Воронкову.

— Новые данные?