На берегах Ганга. Раху

— Если б я хотел предать тебя, господин, то мне легко было бы солгать тебе. Выслушай меня и увидишь, что я прав. Не в Мадрасе центр английского владычества, а в Калькутте, и тебе надо разрушить ее до основания. Послав войска сюда, они остались совершенно беззащитными в Калькутте; если князья Гималайской равнины и магараты восстанут, если народ везде возмутится, то, пожалуй, и Могол в Дели примет войну, а это произойдет несомненно, если ты выждешь время. Тогда на севере они не будут в состоянии бороться с врагами и от тебя не уйдут, так как подкреплений больше получить не смогут.

Гайдер-Али несколько раз одобрительно кивнул головой, Типпо Саиб внимательно слушал слова пленного.

— Этот человек, — обратился Гайдер-Али к маркизу Бревилю, — пришедший издалека и не знавший нашего положения, рассуждает одинаково со мной, поэтому я не могу считать его изменником.

Он хлопнул в ладоши и приказал вошедшим слугам развязать пленного.

— Дайте ему поесть, он, верно, проголодался. Садись и отдохни!

Самуд вытянул развязанные руки и сел по-восточному на одно из низких сидений. Слуги поставили перед ним маленький стол и через несколько минут принесли кушанье из риса и куриного мяса, распространявшее заманчивый запах.

— Ешь! — позволил пленному Гайдер-Али. — Я разрешаю тебе есть в моем присутствии, подкрепись.

Самуд жадно смотрел на блюдо, но не коснулся его, скрестил руки и сказал:

— Великий господин, твои слуги забыли дать мне воды, я весь в пыли с дороги. Ты знаешь, что я не могу коснуться кушанья, которого жаждет мое усталое тело, не исполнив священного обряда.

Гайдер-Али с одобрительной улыбкой кивнул головой, слуги немедленно принесли серебряный таз и подали пленному. Тот умыл руки, лоб и губы, обратился на восток, прочитал молитву и потом заявил:

— А теперь, великий господин, прошу тебя, прикажи твоим слугам дать мне хлеба для пищи, которую ты милостиво даруешь мне, и соли для приправы.

Гайдер-Али опять улыбнулся, и желание Самуда тотчас исполнили, Самуд взял хлеб, посолил и проговорил, съев кусок:

— Да благословит и охранит Бог дом моего великого повелителя Гайдера-Али, который удостоил меня милостивым гостеприимством под своим кровом!

— А ты, правда, умен, — благосклонно заметил Гайдер-Али, — и знай, что под моим кровом ты в безопасности, но не слишком рассчитывай на это, гостеприимство охраняет тебя, только пока ты сам не нарушишь его изменой.

— В таком случае, великий господин, я так же спокоен за мою жизнь, как если бы сам пророк охранял мою голову.

Он съел кушанья, произвел омовение и прочитал молитвы.

— Первое испытание ты выдержал, — заверил Гайдер-Али, — сказав мне правду и дав хороший совет. Я поверю тебе, возьму к себе на службу и зачислю в мои телохранители. Ты умеешь писать?

— Умею, великий господин, на языке твоего народа и на языке неверных.

— Хорошо, я беру тебя моим секретарем, и ты будешь жить около моего шатра; только знай, доверие не приобретается в один день, тем более на войне, где один предатель хуже целого неприятельского войска. Ты будешь мне служить, будешь свободен, но куда бы ты ни пошел, двое моих телохранителей последуют за тобой, и горе тебе, если ты пойдешь неправильным путем.

— Я счастлив твоей милостью, великий господин, — отвечал Самуд, — я сознаю себя достойным ее, насколько твой раб может быть достоин ясного взгляда твоих очей.

Гайдер-Али опять хлопнул в ладоши, приказал дать Самуду одежду его телохранителей, саблю и отвести ему помещение в служебной палатке.

— Ты устал? — спросил он, когда немного спустя привели Самуда.

Гайдер-Али в это время разговаривал с сыном и с совсем растерявшимся маркизом так спокойно и равнодушно, точно не произошло ничего особенного.

— Я подкрепился, — отвечал Самуд, — и не знаю усталости, когда мой великий повелитель приказывает служить ему.

— Так пойдем со мной, я хочу осмотреть моих лошадей. Ты как истый канарезец должен знать в них толк.

Он быстро вышел во двор, встал у знамени и велел выводить своих коней.

Лошадей гоняли различными аллюрами, о каждой Гайдер-Али спрашивал мнение своего нового секретаря, и Самуд в нескольких словах определял свойства лошади и мелкие незначительные недостатки. Наконец, вывели чудного серого жеребца.

— У этого нет пороков, — определил Самуд, — когда благородное животное доверчиво подошло, ласкаясь, к хозяину.

— Ты ошибаешься, — не согласился Гайдер-Али. — У него величайший порок для лошади: он не терпит всадника; он ест из моих рук, дает себя гладить, но бесится при первой попытке сесть в седло.

— Прости, великий повелитель, — заметил Самуд, — это вина не лошади, а твоих слуг, которые не умеют обходиться с благородным конем.

— Сильно сказано! — воскликнул Гайдер-Али. — У меня лучшие наездники Мизоры и Гайдерабада!

— Тем не менее они ученики, а не мастера верховой езды, если не сумели выездить лошадь.

— А ты считаешь себя мастером? — спросил Гайдер-Али.