На берегах Ганга. Раху

— Данное мне приказание выполнено, — холодно возразил капитан, — я должен только позаботиться, чтобы арестованного доставили в распоряжение суда.

Нункомар с мольбой смотрел на членов совета. Брамины стояли, онемев от ужаса, среди кшатриев слышался ропот.

Капитан обратился к солдатам, стоявшим в дверях и поднял саблю. Солдаты немедленно двинулись плотными рядами. Брамины отступили, некоторые из кшатриев взялись за оружие и, может быть, дошло бы до кровопролитной схватки, если бы среди индусов нашелся вожак или Нункомар обратился к их заступничеству. Но магараджа понимал, что насильственное сопротивление английским войскам, занявшим все выходы, будет безуспешно и только ухудшит его положение. К тому же может дать повод убить его в схватке, так как сабля капитана Синдгэма уже коснулась груди Нункомара при попытке кшатриев взяться за оружие. Нункомар, сложив руки, проговорил:

— Я подчиняюсь силе, незаконно применяемой ко мне. Я не знаю за собой никакого преступления и верю в справедливость верховного судьи, который скоро убедится в неосновательности возведенного на меня обвинения. Предоставляю моим друзьям заступиться за меня. Поручаю им мой дом и мою жену.

Он хотел обратиться к Дамаянти, которая сидела, безучастно устремив глаза вдаль, но в эту минуту шерифы встали около Нункомара по обе стороны, солдаты окружили его, составив каре, и отряд двинулся по команде капитана; толпа расступилась.

Во внутреннем дворе стоял простой паланкин, шерифы и Нункомар сели в него, и окруженный солдатами магараджа покинул свой дворец. Часть войск осталась во дворце, заняв подъезды и ворота.

Генеральша Клэверинг несколько раз пыталась терять сознание, но так как никто не обращал внимания на ее обмороки, она вскакивала, судорожно рыдая и призывая проклятия на Гастингса и его приверженцев.

— Идемте, господа, идемте, — кричал Клэверинг. — Здесь больше делать нечего… Мы должны указать этому дерзкому судье его место, дать почувствовать, что мы главные распорядители в Индии и что он не смеет у нас на глазах брать под арест наших друзей!..

Он помчался, даже не простившись с Дамаянти. Францис подал руку генеральше и последовал за ним, бледный и дрожащий от гнева. Момзон хотел сказать несколько слов утешения Дамаянти, но она встала, оперлась на руку Хитралекхи и ушла в свои покои.

Залы быстро опустели. Всех приглашенных на этот злополучный праздник охватил какой-то панический страх, когда увели Нункомара, и они в диком волнении теснились у выхода.

Народ с испугом смотрел на это бегство, обступал браминов и кшатриев, расспрашивая, что случилось, так как не все обратили внимание на отряд солдат, конвоировавший Нункомара. Когда узнали, что магараджа арестован, раздались жалобы и стоны, толпы народа рассеялись под влиянием невыразимого ужаса, и весть о неслыханном событии быстро распространилась. Землетрясение или иное бедствие не вызвало бы такого ужаса и смятения, как арест первого и знатнейшего брамина.

Площадь опустела, из дворца слышались стоны и причитания слуг, а забытые факелы и свечи зловеще горели во тьме ночи.

Дамаянти, как автомат, дошла до своей комнаты, насыщенной запахом цветов и освещенной мягким, голубым светом лампы в противоположность блестящим залам. Она отпустила служанок, бросилась на диван, покрытый дорогими коврами и подушками, и разразилась громкими рыданиями:

— Жестокие боги… Неумолимая судьба… Теперь все погибло, я больше никогда не увижу его!

Она каталась по ковру, вырывала цветы из волос и раздирала золотое шитье подушек ногтями своих нежных рук. Хитралекхи стояла сзади. Мрачно сверкали глаза красивой девушки, ненависть и презрение выражались на ее лице, и она проговорила так, что Дамаянти наверняка услышала бы, если б не была так охвачена своим горем:

— Да, ты больше не увидишь его! Она сокрушается не о том, кто дал ей богатство, почет и блеск, а теперь стал равен последнему нищему, а только о своей изменнической любви, о чарах, которыми околдовала врага своего супруга! Но он будет принадлежать только мне — мне, презренной служанке! Я рассею колдовство, которым она привязала его к себе. У меня нет обязанностей относительно этого дома, я свободна как птица, могу расправить крылья и лететь навстречу любви…

Дамаянти вскочила, распустила косы, разорвала на клочки кисейное покрывало, кинула на пол браслеты, ее платье спустилось, и она стояла почти обнаженная, грозно простирая руки и, бросая дикие взоры, требовала возлюбленного у богов. Заметив Хитралекхи, стоявшую неподвижно с холодной злорадной усмешкой, Дамаянти обхватила голову, подбежала к ней, обняла ее и воскликнула, громко рыдая:

— Я забыла о тебе, Хитралекхи, но ты еще тут, единственная, знающая тайну моего сердца… Я не одинока, если небо оставит меня, у меня еще есть хоть одно сердце на свете. Ты была моей служанкой — я сделала тебя моей подругой, доверилась тебе, а теперь я нищая… Ты одна осталась у меня на земле… Ты должна мне помочь!