На берегах утопий

“Демократию” он написал в 2003-м, ее поставили в Лондоне и на Бродвее. Это психологический детектив, основанный на достоверном, можно сказать, документальном сюжете: в 1974 году в Западной Германии разразился шпионский скандал. Личный референт федерального канцлера ФРГ Вилли Брандта оказался агентом тайной полиции ГДР Штази. В результате Брандт был вынужден уйти в отставку, а Гюнтера Гийома арестовали.

На рубеже 60–70-х годов у Брандта появилась идея признать Восточный Берлин и наладить отношения Востока и Запада. На это он потратил всю жизнь. Тогда это казалось всем безумной затеей. Однако Брандт дожил до падения Берлинской стены, он увидел это своими глазами.

После “Нюрнберга” театр опять обращается к истории послевоенной Германии и продолжает важную для меня тему – утопии. Я уже много говорил, что наши социальные или индивидуальные утопии по большому счету недостижимы. Но подлинное напряжение жизни – в вечном стремлении к недостижимому. Это противоречие в пьесе Майкла Фрейна показано очень ясно.

Пьеса поначалу показалась мне забавной, а в итоге оказалась очень глубокой.

В “Демократии” нет ни одной женской роли, десять мужчин. Вилли Брандта играет Илья Исаев, Петр Красилов – Гюнтера Гийома.

Тема множественной идентичности и самого Брандта, и Гийома. Особенность их отношений в том, что они понимают друг друга, знают друг друга, но никогда друг другу не откроются, каждый ведет свою игру. Вообще игровое начало тут очень сильное, и это очень трудная штука.

Главный парадокс пьесы в том, что в итоге самым близким для Брандта человеком оказывается его помощник и одновременно шпион. Меня просто до слез растрогал финал, когда Гийом, вспоминая прошлое, говорит: “И мы пока еще вместе”, то есть в то время когда они были друг против друга – они и были вместе. А теперь один неизлечимо болен, другой – тоже, третий где-то скрывается, четвертый на пенсии, да и стран, за которые они бились, больше нет.

Нет ничего однозначного в людях – достаточно взглянуть на Брандта, который идет к своей великой, фантастической по тем временам цели замирения Европы совершенно авантюрными путями. Или Гийом – слуга двух господ. Гийом у Красилова – совершенно честный, без всякой задней мысли он помогает Брандту и тут же пишет донесения в Штази – не менее искренне.

Пьеса так устроена, что с первой минуты ясно, кто там шпион. У меня появилась идея – все вообще всё знают. Следить нужно за тем, в какой момент они в этом признáются. Тогда буквализм снимается и появляется игра. Такая ситуация рождает очень интересный способ общения.

Все актеры подхватили эту идею, стали ее разивать: и Илья Исаев, и Петя Красилов, и Андрей Бажин, и Алеши – Блохин, Веселкин, Маслов, Мясников, и замечательный пианист Кириллов – тоже Алексей, и Олег Зима, и Александр Доронин, и Саша Рагулин, и Артем Штепура – все мои замечательные артисты.

В некоторых случаях я просил актеров обращаться прямо в зал. Функционер СДПГ Герберт Венер, который знает, к чему на деле может привести демократия, выходит на помост, чтобы прямо сказать зрителям – мол, вы покрепче держите ситуацию в руках, а то у вас все сразу разлетится.

Уверен, что ирония, юмор, двойная игра в этом случае необходимы.

Наши надежды на любых лидеров бессмысленны. Тем более что лидеры эти даже между собой договориться не могут. Надо смириться с тем, что некоторые вещи в нашей Вселенной недостижимы. У пьесы горький конец, но расставание с иллюзиями – тоже хорошее дело.

В финале Брандт говорит: “Смысл всех наших страданий, борьбы и обмана рассыпается в пыль”. Пусть все рассыпается в пыль, но сама мысль, которая приходит в голову Брандту, созидательная. Она выводит нас на какой-то следующий виток.

Люди сегодня совершенно ушли от дискуссии, перестали слышать друг друга, принимать разные точки зрения… Отсюда – бесконечный круг одних и тех же проблем, невозможность исправить ошибки.

Почему у нас общество разлетается во все стороны? Потому что все упрямо отстаивают свои принципы. Это ни к чему не приводит. Возможно, как только мы поймем, что в жизни должно быть многоголосие, как только начнем друг друга слышать (не обязательно со всем соглашаясь), мы приблизимся к свободе. Мне кажется, театр – это как раз то место, где люди собираются вместе и могут вступить в диалог.

В движении к недостижимому только и есть сила: смириться, но не махнуть рукой. Вот, предположим, хочу построить идеальный театр. Знаю, что это невозможно, но продолжаю строить. И иногда что-то начинает получаться. Мы не в состоянии построить то, что хотим, но если перестанем строить, все развалится.

Так устроена человеческая жизнь – вот она есть и вот уже нет. Смирение в высоком смысле – когда ты продолжаешь делать свое дело, пока можешь, не рассчитывая на то, что это принесет конкретный результат: вот поставлю такой спектакль, после которого все поймут, как надо жить. Смешно… Отсутствие такого смирения рождает самодовольство, которое мне отвратительно.