На берегу

— Гм!.. Здравствуй, Захар! Что ж ты ко мне перепелов ловить? А? Я соскучился.

— Перепелов нынче некому продавать, — сказал Захар. — Батюшка и тот жмётся… Всё ли слава Богу, Михаил Александрыч?

— Спасибо… Дьякон! Что ж ты тут делаешь? Рыбу ловишь?

— Нет… Я — так, — ответил дьякон.

— Гм!.. Так? А я купаться пришёл! Что?..

Земский бросил на песок мягкий ковровый саквояжик, и в саквояжике что-то весело звякнуло.

— Вот и простыню захватил. Да!.. Простыню! Гм… Ну и… мыло там… Что?..

— Мы кашу варим, — сказал Захар.

— Кашу? — Барин заглянул в котелок и потянул носом. — Что ж, кашу — это ничего… Вот выкупаюсь!..

— А не рано? — спросил дьякон.

— Кому? Мне?.. Я, друг мой, в корпусе… в Крещенье купался! Да! В проруби!.. А ты — рано…

Захар зябко поёжился.

— Холодно, небойсь… В проруби-то?..

Барин щёлкнул замочком и расстелил на песке коврик, снял чесучовый пиджак, расстегнулся, долго возился с сапогами, потом сказал, отдуваясь:

— Надо остыть.

— Ты чай пил? — спросил дьякон, покашливая.

— Кто? Я? — земский пошлёпал себя по голому животу. — Нет! Я не пил. А что?

— Так, — сказал дьякон. — Я думал, ты у священника.

— Нет, я не пил! Сходим потом?

— Я не хожу, — сказал дьякон, глядя в костёр.

— Куда не ходишь? — Земский вытянул голую ногу к воде, пошевелил пальцами, потом боязливо отдёрнул. — Не остыл ещё. Куда ты не ходишь? А?..

Дьякон покопался зачем-то в золе, подул в костёр и закашлял:

— Я… к священнику…

— Почему?

— Так…

Барин повернул на коврике своё рыхлое тело, выпучил глаза, долго молча смотрел на дьякона. Потом прищурил глаза и сказал вопросительно:

— Дьяконица?

У дьякона потемнели щёки.

— Нет… Так…

Барин вытянул губы трубочкой, пососал воздух и свистнул. Потом потянулся к дьякону и сказал торопливо, озабоченным тоном:

— Дьякон! Голубчик! Совсем ведь забыл! Скажи ты мне, сделай милость, как твоя дьяконица бураки маринует? А?.. Еду сюда — вот спрошу… Который раз забываю!

— Я… не знаю. Не ем, — нехотя сказал дьякон.

— Бураков не ешь? — удивился помещик. — Бураков?

Он пощупал под мышками, пошлёпал себя по лысине, упёрся ладонями в песок и, ахнув, помочил пятки в воде.

Потом подобрал ноги на коврик, подумал, почесал грудь и сказал:

— Я… того… Каша простынет. Лучше после еды. А?..

За горой шевельнулись голоса, сползли к озеру. Слышно было, как осыпался под ногами илистый берег и, торопливо шурша, катились сухие комки. С плеском закачали лодку, и низом, с воды, отозвался сухой отчётливый звук — должно быть, бросили вёсла.

— На перевозе, — заметил Захар. — Версты полторы… Ишь ты!..

Костёр догорал. Головёшки, словно мукою, обсыпало седым чешуйчатым пеплом. Изредка огонь добирался до забытой хворостинки, сдирал с неё кожу, скручивал трубочкой, и весёлые светлые блики ненадолго ложились на воду. И, вместо жуткой лиловой глубины, в свете костра горбилась зеленоватая морщинистая твёрдая спина озера. Земский, пыхтя, задыхаясь, возился с чулками. Один он надел, а другой всполз кверху пяткой, застрял и висел с ноги клювом, и по отмели ползала тень от него — большая уродливая тень.

Озеро меркло…

Лиловая влажная мгла холодно побелела, стала тяжёлой и плотной. У самого берега, цепляясь, прилипая к воде, лениво крутились дымчатые узелки. Они тянулись к нему, плели на нем живую паутину, и месяц тускнел, прятался и мерцал, как фонарик, мутным пятном.

В перелеске залепетали осины. И узелки закрутились быстрее. Длинные туманные пальцы зашевелились над озером, собрали паутину погуще… и фонарик потух.

Захар застучал ложками, обнял краюшку хлеба и отпилил длинный ломоть.

— Чем Бог послал! Не побрезгуйте.

Земский черпнул из котелка и долго, не отнимая ложки от губ, жевал крупу, чавкал, дул и громко втягивал в себя жидкость. Потом откинулся назад, поглядел на дьякона и вздохнул:

— Так-то оно так… А всё-таки… Захар! Дай-ка мне сюда саквояжик!..

Он пощёлкал замочком, развернул мохнатое полотенце и вынул плоский объёмистый пузырёк.

— Гм?.. А… стаканчик?.. Ах, Маша, Маша…

Захар порылся в своём мешочке и достал маленькую жестянку, в каких продаётся персидский порошок или перец. В жестянке что-то возилось, жужжало, легонько потрескивало…

— Вот мы сичас, — сказал Захар. — Мы — песком! Я в ней кузнечиков держу… — Захар вывалил из жестянки живой, сухо стрекотавший комочек. — Ничего, они не поганые.

— Гм? — сказал земский. — А впрочем!.. Покажи-ка пример!

Захар бережно принял жестянку, накрыл её усами, и на его чёрной жилистой шее под кожей задвигалось яблоко. Он вытряхнул баночку на песок, протянул дощечкой ладонь сначала барину, потом дьякону, вытер усы и встал.

— Покорно благодарим!..

— Куда ж ты? — сказал земский. — А ещё?..

Захар молча сел на прежнее место, постучал ложкой по котелку и черпнул каши.

— На тараканах? — сказал земский. — Или что там у тебя? На кузнечиках? Гм?..

Он недоверчиво покрутил носом, сморщился, опрокинул жестянку в рот. Потом нагнулся к дьякону и подёргал его за рукав.

— Отче дьякониче! Очнись!! Водку пьём!..

Дьякон выпил жестянку, вытер усы, поболтал ложкой в котелке и сказал тихо:

— Я, должно быть, уеду.

Земский сделал удивлённое лицо.

— Это куда?..

— Уеду… совсем!..