На берегу Днепра

Видно было, что Ганна говорит то, что давно уже решено и продумано ею. В голосе ее звучали и твердость, и уверенность в своей правоте, и боль, и желание поскорее покончить с этой трудной и мучительной жизнью под одной крышей с отцом, ставшим для нее чужим и непонятным человеком. Но все-таки это был отец, и поэтому пальцы молодой женщины дрожали, когда она произносила эти слова, и голубая жилка на виске часто-часто билась.

Кауров молчал.

— Если я не ошибаюсь, то Колодченко просил меня оказать вам содействие. Что же я должна сделать?

— Видите ли… — несмело начал Кауров. — Мне рассказывали, что ваш отец сидит ночью под семью замками и попасть к вам в дом не так уж просто.

— Да, — подтвердила Ганна.

Видимо, у нее болела голова, потому что она поднесла руку к виску и зажала ею пульсирующую голубую жилку.

— Поэтому я хотел бы попросить вас… — он снова замялся, умолк.

— Ну, ну! — поторопила его Ганна.

Кауров молчал, соображая, как бы помягче передать ей свою просьбу, но ничего подходящего на ум не приходило, а потому и сказал прямо:

— Сегодня ночью вы должны открыть нам дверь.

— Я этого сделать не смогу.

«Не хочет», — впервые за все время усомнился в ней Кауров.

— Дело в том, — продолжала она, — что ключи от обеих дверей он держит у себя. Так что этот вариант отпадает.

— Н-да… — протянул Кауров.

— Ну, а если вы откроете окно? — барабаня пальцами по фанерной крышке стола, прервал ее размышления Кауров.

— Открыть окно… — машинально повторила она, все в той же глубокой задумчивости смотря куда-то через окно вдаль и зажимая рукой трепещущую на виске жилку.

«Откажется», — подумал Кауров.

— Ну что ж! — вдруг бодро и решительно заговорила она. — Коль все так сложилось, я открою. Когда вы придете?

— После двенадцати.

— Хорошо. Я буду ждать.

— А попутно, товарищ Тихая, мы заберем из магазина вашего отца кое-какие продукты. Соль, например…

— Это ваше дело.

— Тпр-ру ты, дура, стой! — донеслось со двора.

Кауров встал. Во двор въехала запряженная в телегу лошадь. Возле нее, держась за уздцы, шагал пожилой крестьянин в рваной поддевке. Лошадь рвалась куда-то в сторону, не останавливалась, и крестьянин стал злобно бить ее кулаком по морде.

— Опять Машка капризничает, — наблюдая эту картину, сказала Ганна.

— Хорошая лошадь и, видно, норовистая, — заметил Кауров.

— Очень даже. Если не захочет, нипочем не пойдет. Зато уж если крикнуть ей одно слово, то так побежит, что и машину перегонит.

Кауров недоверчиво посмотрел на Ганну.

— Интересно! — протянул он. — И что же это за слово?

— Есть такое. Отец приучил к этому. Как захочет, ехать быстрей, так кричит ей: «Машка, грабят!» И она тогда несется сломя голову.

Антон засмеялся.

— Да, да! — тоже улыбнувшись, подтвердила она.

Но вдруг лицо ее сделалось суровым, в глазах застыл испуг. Она поспешно оттолкнула от окна Каурова, торопливо зашептав:

— Отойдите дальше. Во дворе полицай Наливайко. Он идет сюда, но он не должен вас здесь видеть. Идите быстрее за мной.

Тихорецкая провела Каурова через кухню в сени и, тихонько открыв дверь, сказала:

— Отсюда вы сразу попадете на улицу. Идите!

Кауров вышел. На улице не было ни одного человека. На мгновение он задержался у крыльца, осмотрелся по сторонам и направился к товарищам.

3

Ради предосторожности решено было не снимать наблюдения за домом Луцюка. Все обошлось благополучно. Отец Ганны, как и всегда, очень рано закрыл ставнями окна, набросил крючки на двери, и после этого к его дому не подошел ни один человек.

Время подвигалось к двенадцати. В селе давно уже все спали. Не спали только Савелий Лукич да обитатели его чердака.

— А ну-ка, Кухтин, посмотри на свои золотые, — тихо проговорил Назаренко.

— Без пяти двенадцать.

— Надо выходить.

Солдаты слезли с чердака и, попрощавшись с Савелием Лукичом, вышли на улицу.

Вскоре они были уже у дома Луцюка. Осторожно осмотрели его со всех сторон, но нигде открытого окна не нашли. Все они были плотно закрыты ставнями.

«Неужели обманула?» — забеспокоился Кауров, но вслух этой мысли не высказал. Он еще раз прошелся мимо окон и только тут заметил, что в одном из них железный засов неплотно прилегал к ставням. Он легонько потянул его к себе и, почувствовав, что засов подается, облегченно вздохнул.

— Дай я! — шепнул ему Сидоров.

Кауров уступил ему место, и через минуту ставни и окно были открыты. Затем Сидоров тихонько подтолкнул Кухтина, и тот понял, что наступила и его очередь. Маленький, шустрый, он ловко забрался на подоконник, бесшумно спустил ноги на пол, затаил дыхание.

Тихо.

Кухтин постоял, присмотрелся, осторожно сделал несколько шагов и тут только увидел большую никелированную кровать, а на ней сидевшую с опущенной головой женщину. «Это ее спальня», — подумал Кухтин и уже более смело приблизился к Ганне.

— Идите, — шепнула она, указав рукой на дверь, ведущую в другую комнату.

— А вы вылезайте через окно. Там вас ждут. Вас проводят в лес. Здесь вам незачем оставаться.

Молодая женщина поспешно собрала какие-то вещи, засунула их в снятую с подушки наволочку и остановилась в нерешительности посреди комнаты.