На берегу неба

Я готов был согласиться, но вдруг – так что я даже вздрогнул от неожиданности – прямо у нас за спинами раздался хриплый каркающий голос:

– Ну, хлопцы, что будем делать: разваривать заварушку или заваривать разварушку?!

Это был дядя Сережа, черт бы его взял, уже набравшийся, в вонючей серой майке и грязном платке, завязанном четырьмя узелками и надетом на голову. Гек, видно, решил поддерживать хорошие отношения с будущим соседом, потому что, хлопнув старика по спине, весело сказал:

– А давай, дядь Сереж, заварушку заварим, а разварушку разварим!

– Во! – довольный ответом, вскричал дядя Сережа: – Будешь, значит, дом покупать?

– Есть такая мысль, – вежливо сказал Гек.

– А покойника не боишься? – вдруг серьезно спросил дядя Сережа.

– Какого покойника?

– Который здесь вот на стропилине висел, – тихо сказал дядя Сережа. – На галерее. Аккурат, где ты куришь. Я каждый вечер смотрю: и как он тебя ногами-то не задевает…

– Не задевает, – спокойно сказал Гек, хотя, признаться, рассказ о кончине дяди Жоржа после только что открытой нами истины о рецепте счастья странно впечатлил его.

– Ну, тогда, может, купишь… – странно и долго глядя на Гека, будто видя что-то или кого-то другого, произнес дядя Сережа.

Только Чук подошел к делу чисто практически.

– Ты пойми, чего хочешь, – говорил он брату. – Хочешь, возьмем этот дом. А хочешь, я тебе мастерскую на своем участке построю – вопросов нет.

– Я здесь хочу.

– Здесь плохо, братик, только одно. Через дорогу участок видишь? – уже откуплен. Там строиться будет один чеченский бугор, с которым любовь у меня может не сладиться. Вот это плохо. А все рассказы эти – ерунда.

– Я знаю, – сказал Гек. – Но я в ваши дела лезть не собираюсь.

– И это правильно: бери деньги, а в дела не лезь. Не боишься, значит, дядю Жоржика? Он с тоски повесился, не горюй. Никакой мистики. На старости лет жениться захотел, а у него еще от первой жены оставалась приемная дочь; тоже ничего себе пожилая бабушка. И она рассудила, что раз новая жена – то дом этот ей не достанется. И так заморочила беднягу старика, что тот не нашел лучшего выхода, как в петлю. А дочка сама через четыре года померла, хотя пожить могла бы еще. Но что сделала? Завещала дом трем Жоржиковым родственникам в разных городах. Чтоб никому не достался. Стервой, значит, оказалась баба. Ну что, не передумал?

– Нет, – сказал Гек. – Все это здесь ни при чем.

– Ладно, – сказал Чук. – Тогда мы эти кончики свяжем. Будешь жить.

А через несколько дней его убили на даче, которую он снимал на Патриаршей горке. Какой-то парень с автоматом ждал за сортиром, и, когда Чук с утра пошел проветриться, тот просто всадил в него полный рожок, как беспредельщик или абсолютно неопытный псих. И убил. И все, что было вчера, и вообще все, что «было» в жизни Гека, сразу ушло. И счастье – если это было оно – никогда больше не выбирало Гека своим любимчиком. Из прошлой жизни брата к нему пришли люди и объяснили, как он должен вести себя на похоронах. Должен сказать прощальное слово и подтвердить, что мстить не будет.

– Кто убил? – спросил Гек.

– Мы разберемся. Если нужна будет помощь, скажешь. Но если ты сболтнешь где-нибудь, что отомстишь, ты просто исчезнешь, пойми. В нашем мире это серьезно. Пусть лучше считают, как есть – что ты художник и лох и бояться тебя нечего.

– Ладно, – сказал Гек. – Пусть считают, как хотят.

Потом он как-то сказал, что, когда мы хотим обрести что-то, жизнь всегда испытывает нас. Особенно если это дом, на который наложено проклятье. Счастье не отворачивалось от него – просто он сам стал видеть все по-другому.