На берегу неба

Только поначалу, когда она еще не понимала как следует, что делает, когда ей временами казалось еще, что она просто бедна и ужасающе одета, ей было трудно. Потом она осознала подвиг, и ей сделалось легко; она не стала получать пенсию, платить за свет и газ, так что свет ей, в конце концов, отключили, и она привыкла жить в темноте, находя, что этак ничуть не хуже. Ибо только людей в темноте сверлят ерундовые тревожные мысли; у нее же мыслей давно никаких не было, были только глубокие, спокойные чувства вроде желания жить в нежной любви ко всякой твари, рождающейся под луной, будь то кошка, мышь или паук, жить беспорочно, наперекор людям, избравшим похоть наживы и сладострастия себе в поводыри. Видимо, чувства эти были настолько явными, что не только мальчишки, прежде с наслаждением травившие ее, но и другие, взрослые, насмешливые и сильные люди перестали выдерживать ее взгляд и, заметив, первыми обходили ее.

В молодости она была очень сильна, и оказалось, что сила не оставила ее: она приволокла откуда-то несколько бетонных свай, поднять которые мог только кран, и навалила их грудой посреди переулка, навсегда сделав его непроезжим для машин. Как-то один отставной военный, выстроивший рядом дом, поклялся ей размести завал бульдозером. Она ответила тем, что принесла от железной дороги несколько запасных рельсов и просто бросила поперек переулка…

Однажды вернулось лето. Гек собрал все свое художество и перетащил на заброшенную, но зато сдающуюся за какие-то смешные деньги терраску такой же заброшенной и отчасти уже разваливающейся дачи, хозяйка которой, милая старушка, жила тем, что держала кур. Теперь, вернувшись откуда-нибудь далеко за полночь, Гек просыпался под крик первого петуха, затем под крик второго, а затем уж под дружное квохтанье всего птичника. Хозяйка по-бабьи жалела Гека и, считая, что ведет он пропащую и беспутную жизнь, иногда для здоровья дарила яичко. Гек и вправду агонизировал в бурных возлияниях летней поры, был и здесь, и там – иногда даже одновременно, но все видели, что он дошел до ручки, и гадали, будет ли вообще продолжение у этого житья при курятнике или он размозжит-таки себе голову, как Женя, сын старика Харитона, всю ночь просидевший в разбитой «Волге» у дуба, куда его угораздило врезаться…

Однажды, когда Гек вполпьяна шел по улице, к нему подбежал паренек. Он не знал, как вернее обратиться к чужому человеку, но дело было, видно, нешуточное, и он просто сказал:

– Дядь, а на том участке топорами кидаются…

Если бы Гек был трезв, он бы увидел, что парень весь зацепенел от ужаса. Но он не был трезв и, подумав, что паренек просто дрейфит, потрепал его по щеке, чтоб ободрить в трудной мальчишеской доле: ведь он и сам вырос в местах, где ребята носили под ватником обрезы, а про ножи он и не стал бы говорить.

– Не дрейфь, – сказал Гек. – Они просто учатся метать томагавки…

– Да? – беспомощно спросил паренек.

– Ну да, – сказал Гек. На всякий случай он все же поглядел сквозь штакетник туда, куда с ужасом смотрел паренек. Никого там не было, мальчишки, если и были, то давно уже смылись, и Гек видел только прóклятый дом Нетопыренко, по самые окна заросший дудником и лопухами, про который ему давным-давно рассказывал Павел Дмитриевич.

Раньше чем пропел второй петух, Гека разбудил властный, дребезжащий во всех стеклах терраски стук. Он продрал глаза и увидел за дверью человека в милицейской форме и паренька.

– Этот, – сказал парнишка.

– Вы не могли бы нам помочь? – спросил тот, в форме, сквозь стекло видя, что Гек проснулся.

– Нет, – обозлился Гек.

– В общем, это не праздное предложение, и если вы пройдете со мной, то убедитесь…

– Дядь, вы меня, что, не помните? – спросил парнишка, когда Гек открыл дверь.

– Да что случилось-то? – проворчал Гек. – Скажи, индеец, испугавшийся томагавков…

– Да уж, – крякнул этот… с одной звездой, майор. – Редкий взрослый такого не напугается…

Они прошли по прекрасному в первых утренних лучах переулку, перепрыгнули канаву и по мокрой от росы, никогда не кошенной траве подошли к дому с той стороны, откуда Гек его никогда не видел. Вообще ему нравился этот дом, построенный из здоровенных бревен, которые от времени потемнели и приобрели необыкновенно глубокий, благородный коричневый цвет. Со двора дом был такой же, только здесь была дверь, а на двери – отчетливый, словно нарочно оставленный отпечаток окровавленной ладони.

– Давай-ка отсюда, – сказал майор парнишке, открывая дверь.

Гек вошел и как будто попал в какой-то очень дурной сон или фильм. Причем черно-белый сначала. Потом он увидел красное на бутылке из-под водки, следы окровавленных пальцев, стянутую на пол белую скатерть в бурых пятнах, ржавый от крови топор, комнату, забрызганную кровью до потолка, так что даже окна были рябые от крови… И наконец, парня, навзничь лежащего на залитой кровью постели с раскроенной головой, рассеченной рукой и ногой…