На берегу незамерзающего Понта (СИ)

— Не за что. Ты и сейчас нервничала. Конфетку хочешь? У меня с собой, — Мирош говорил обо всем и сразу, перескакивая с мысли на мысль. Заполнял собой пространство вокруг нее, строил камешек за камешком что-то, что должно было оградить их от окружающих, отделить. Пусть только на этот рейс.

Почти две недели Иван наматывал круги вокруг Зориной, не особенно скрываясь, но и не приближаясь. Учеба фонила где-то на задворках мироздания. Музыка писалась трудно, дорабатывал старое. На репетициях впахивали, как проклятые. И все-таки каждый день он оказывался где-то под консерваторией, чувствуя, как заводится от одной мысли, что ужинать она едет со своим хахалем со всеми вытекающими последствиями. На двадцать первом году жизни обнаружить, что ревность — чувство не абстрактное, это круто. И главное — был бы повод! Так ведь и с поводами беда.

Он наблюдал за ее жизнью, текущей параллельно его, и не понимал, как вклиниться. А потом удивлялся себе — ведь всерьез собрался вклиниваться. Куда, как, зачем? Синдром охотника? К черту такой синдром. Он хотел ее получить. Отчаянно, больше всего на свете, как будто заклинило. Башкой своей бедовой понимал, но и поделать с изводившей его ревностью ничего не мог.

То, что мужик, обхаживавший Зорину, прямо скажем, при деньгах, бросалось в глаза. И это делало еще большим соблазном увести ее. Не как сын мэра города, а как он сам — Мирош, начинающий музыкант. Глупо, идиотски, наивно.

Так же глупо, идиотски, наивно он запрыгнул в эту электричку, бросив Короллу на парковке под вокзалом, не имея толком представления, куда эта электричка идет. Пока она ждала на перроне — успел узнать, что состав подадут через двадцать минут по расписанию. И у него, сумасшедшего, хватило времени сгонять за кофе. Потому что алеющие пятна на щеках Зориной говорили четко и ясно — нервничает.

«Отвлекающий маневр», — проговорил он мысленно. И его внутренний Фурсов саркастически крякнул: «Стратег».

Но стратег из Мироша был ни к черту.

Пока торчал в кофейне, электричка готовилась отбывать, и пришлось переться через все вагоны, разыскивая Полину. А она сидела у окошка, тихая и совсем не веселая. Не такими должны быть девушки после свиданий.

— Наверное, надо было черный, как тогда? — спросил он.

— Я всякий пью, — прозвучало негромко и устало. — Просто не хочу, наверное. Что ты тут делаешь все-таки?

— Еду! Понятия не имею куда, зато с тобой.

— Это шутка?

— Отнюдь. Потребность узнать, что ты играла, стала непреодолимой.

— Это был Лист, Фаустовская соната, — Полина внимательно рассматривала его лицо, склоняясь к мысли, что он все же шутит. — Но вообще-то, об этом объявляли.

— А я прослушал. Семейная чета рядом со мной решала, как домой будет добираться после концерта.

Она кивнула в ответ и выпалила скорее, чем подумала:

— А тут меня как нашел?

— Магнит притянул.

— Ясно, — в голове Полины роились десятки вопросов, но задавать их она не решалась. Как бы ни злилась она на Стаса, но он имел в ее жизни довольно большое значение. А Мирош со своим кофе и магнитом вносил смуту в ее и без того взволнованное состояние. Поэтому она отобразила на лице самое серьезное выражение и заметила: — У тебя еще есть шанс выйти.

— Мои шансы пропали под Дюком. Фаустовская соната, говоришь?

Полина кивнула, вопросительно посмотрела на сидящего рядом парня и непроизвольно отодвинулась ближе к окну. Он это видел. Чувствовал. Понимал, что она отгораживается, что он говорит вещи, которые озвучивать не стоит, будто бы нарывается. Но этот вызов сидел в нем несгибаемым рельсом. Он был каркасом, не дававшим ему согнуться. И он же мешал ему жить.

— Мне сбавить обороты? — как-то совершенно честно спросил Мирош.

— У меня есть жених.

Иван сглотнул. Пригубил снова свой кофе, будто бы пытаясь скрыть замешательство. Не мужчина, не парень. Жених.

— Ну, ведь не муж, — с нажимом на последнее слово ответил он. Словно перед самим собой оправдывал собственные поступки.

— Я предупредила, — Полина пожала плечами.

— Мне кажется, я не сделал пока ничего предосудительного. Два раза попытался напоить кофе. Второй раз безуспешно.

— Еще ты пришел на концерт, а сегодня оказался в моей электричке. И даже не счел нужным выдумать, что тебе срочным образом что-нибудь понадобилось в Белгороде.

— Тебе я врать не собираюсь, Зорина, — подмигнул Мирош. — В Белгороде ловить нечего. Аккерман изучен еще в школьные годы.

— И что прикажешь делать с твоей правдой?

— Не знаю. Например, рассказать, куда едешь ты.

— К маме. У меня мама в Затоке.

— А пианино у тебя там есть?

— Естественно, — усмехнулась Полька. — Я часто на выходные домой езжу. А заниматься надо.

— Любишь играть? Или заставляют?

— Это в музыкалку могут заставить ходить, в академию — вряд ли.

Он смотрел на нее. Не придвигался больше. Мысленно чертил линию от мыска волос по лбу, носу, губам, подбородку — к шее, выступавшей из выреза свитера. И впитывал в себя ее черты. Впускал внутрь. И хотел быть внутри нее. Впервые в жизни хотел так сильно, так завороженно.