На берегу незамерзающего Понта

А где-то за несколько десятков километров, в одном из кабинетов городского совета сидел, опустив голову, Дмитрий Иванович. Он отложил в сторону телефон и сердито отмахнулся от помощника, заглянувшего к нему. За окном, в которое он уставился, было пасмурно, так же пасмурно было и внутри него от осознания, что двадцать лет — это целая вечность. И даже через эту вечность болит, когда вскрывается грязная правда. Больно, что не знал тогда. Но в то же время он испытывал облегчение оттого, что узнал сейчас.

И это станет окончательной точкой в том, что он должен был закончить двадцать лет назад.

* * *

В конце февраля на переправе в Черноморске у берега все еще плескались на волнах лебеди. Когда становилось совсем тошно, по зиме Таня всегда приезжала сюда. Наверное, лет с двадцати, едва впервые засекла. Брала с собой мелкую Польку и срывалась с места. Девочка едва пошла своими ножками — а уже носилась по пляжу среди птиц и хохотала так, что на душе теплело, и тогда тиски хоть ненадолго отпускали, и оказывалось, что можно немножко дышать.

Иногда лебедей бывало очень много. Иногда совсем не наблюдалось в округе. В зависимости от того, насколько теплая зима. В этом году у кромки воды заметила всего двух. Пара — и гадать не приходится. Лебеди парами живут. Столько песен про это, стихов, книг. Это на всю жизнь въелось в подкорку и, наверное, потому и нравилось смотреть на них как на что-то такое… недостижимое в ее собственной жизни, в которой она так и не позволила себе снова кому-то поверить.

Таня неспешно вышагивала по прибрежному песку пополам с ракушечником, жмурясь от яркого солнца, и разглядывала птиц, покачивавшихся на воде. С собой у нее сегодня ни булки, ни печенья. Покрошить нечего. Впрочем, они и не бросались к людям, предпочитая так же наблюдать за ней со стороны.

Поездка в Одессу закончилась, как и ожидалось, решением ставить новый котел. Обежала несколько фирм, зондировала ценовую политику, потом отвлекалась на новые скатерти для столовой, а из «Шоколадницы» выходила уже уверенной и с коробкой трюфелей.

Сколько можно мучиться? Последнюю зиму кое-как пережили, но ремонту эта старая махина если и подлежала, то мастеров на нее рукастых не находилось. Генка наведывался на прошлой неделе и постановил: «Не, ну ты мать голову включи! Ты с ним долго не протянешь!»

Вообще-то он приехал проверить бойлеры в коттеджах. Там тоже конь не валялся. Сезон впереди. Работать до изнеможения. Падать в сон без сил. Скорее бы. Только б не думать.

Один из лебедей шумно замахал крыльями и подлетел к песку, выводя Таню из оцепенения. Она ведь и правда дала себе слово не думать. Как так вышло, что снова думала? Наверное, конец февраля — последний выдох перед весной. А весной — долгий вдох.

Но как вообще дышать, когда в доме, в своей комнатке на первом этаже с низким окном, самый родной на земле человечек все еще пытается выжить? Совсем как эта птица — крыльями машет, да не летит.

И все же в самом конце января Полина едва не взвилась в небо. Даже взгляд на один вечер другим стал. «Мама, я завтра с утра в Киев, ненадолго», — сказала она вдруг за ужином, который впервые за долгое время решила съесть. Но решила она не только это.

Преданности и веры в ее девочке оказалось столько, сколько в самой себе Таня никогда не знала. Упрямства — до боли. Только хребет ломать. И чего стоило ее оставить дома и ни слова не сказать правды, сдержать клятву, данную Ивану, Зорина-старшая даже вспоминать боялась — думала, рехнется.

«Я ему обещала, понимаешь? — кричала потом дочь из своей комнаты, скидывая вещи в рюкзак, когда они ругались. — Я обещала, что буду с ним! Везде! Всегда! Навсегда!»

«Ему это не надо!» — отвечала мать, борясь с отчаянием, хватаясь за крохи самообладания. И буквально падая на порог, когда Полина пыталась покинуть дом. Знала, что поперек пути ляжет, но не выпустит.

«Мне надо!» — настаивала Поля собираясь перешагнуть.

«Ты выглядишь жалко!»

«Плевать!»

Да, ей было плевать. Много позже, снова рыдая в руках собственной матери, уже под самое утро той страшной ночи, когда случился этот кризис, она сбивчиво рассказывала о своем обещании бегать за ним собачонкой, куда бы он ни ушел.

И все это время в ушах Зориной раздавалось в такт тарахтенью рельсов: «Запретите! Заприте! Запретите! Заприте! Запретите! Заприте!»

Таня прикрыла глаза и заставила себя развернуться на сто восемьдесят градусов, чтобы отправиться назад, в машину. Впервые за долгое время умиротворения после прогулки на переправе не случилось. Домой она возвращалась с жужжащей, будто прилипчивая муха, мыслью: пусть поскорее закончится эта зима. Правда — пусть. Она и впрямь тянулась немыслимо долго, погребая под собой и мертвых, и живых.